Песни о Родине

И море, и Гомер – все движется вполсло…
На, подержи ничейное весло,
Обманчиво заглатыванье слова.
Я Родину любил – вот здесь оно росло.
Но рослым стал в отплевыванье плова.

 Не досчитай меня до двух или до трех.

 Тут всякий стал особый пустобрех,
 И я храбрец посильного унынья.
 Всем в уши языка пророс чертополох,
 Так что же, я не ян или, скажи, не инь я?

 Но сплю, пока могу, и бреюсь натощак,

 Пока гощу в себе – всех ближних угощак.
 Про что и говорить, раз время гостевое,
 В пыли Отечества всем гостевать ништяк!
 Все – милые, за то что кости воя.

 За то, что все воркуют в пелене,

 За то, что руку выпростать вовне
 Во сне родных беспамятных пеленок.
 Вот так и умирают на войне,
 А что, не прав зареванный ребенок?

3

 Блокада и во мне, хоть я приду потом.
 Мы говорим вовне опомнившимся ртом.
 В тридцатых – я был выкормыш Бейтара,
 Но викинги меня изъяли за бортом
 И вытряхнули в мир. Колышется здесь тара?

 Мне все равно. У всех свой моцион.

 Вовне я говорю еще вперед лицом,
 С евстахиевой сплю пока недальнозорко,
 Нарочно окольцованный кольцом,
 А-а, тарахти, Гомерова моторка…

 Все движется не так, пересекая синь.

 От скиний дымчатых простор морской раскинь
 И гул любимых вынь пока из уха.
 Явь мерят лишь фасетками разинь,
 Я так и знал, что местность – показуха.

 Я так и знал, что, вперясь, патриот

 О горизонт плачевно глаз натрет,
 От жалости к прощанию он сер весь,
 Но Родина – лишь трат его приплод
 И языка медлительный спецсервис.

 Что остается? Моря синий лоск?

 Все наши знанья – к нашим «крибле-краблям»?
 Лишь заклинаньем пользуется мозг?

 Как солнечно! В беспамятство пора, блин?

 И на горе безлюдия оставлен
 Прозрачный только мнения киоск.

«Нет, я не разнашивал строем российские жаркие боты…»

Нет, я не разнашивал строем российские жаркие боты,
Тот чоботный дробот в разлете шинельных опричнин,
Но малый мой щебет врастал в трудовые заботы,
Как раз вот туда, где блевота из общей становится
                                                                                     личной.

И я в пирожковой на Невском склонялся, двугривясь,

Ах, в лирики вылез – шалом, дорогая Эрато!
Так что же теперь, будто я вдруг не русский внутри весь,
Ты плачешь в обиде: «От Нила…» – и я подтвержу:
                                                                      «До Евфрата…»

И я подтвержу, что не знаем доподлинно родин.

Не место рожденья, где нянчил и сверстывал опыт,
Который от жалости к собственной жизни городим,
Тогда как бесспорным окажется сказочный пропад.

Близенько от Нила, рукою подать до Евфрата.

Рябит от пустыни – так версты вовек полосаты!
Рябит от обиды, от грубой какой-то растраты,
Где координаты свои нахлобучивал на полюса ты.

В ноябре над морем