Песни падающих звёзд

— Забудь, забудь, что я сказала. Всё будет хорошо, кисунь… Жизнь — сложная штука. Но все её испытания только закаляют нас. Один неправильный выбор, или правильный, но когда слишком поздно — и всё заканчивается. И кто виноват? А виноваты деньги! Из-за них рушатся счастливые семьи, мужья бросают жён, а матери теряют детей. Не позвони мне ко… — она запнулась на полуслове и лицо её исказила мука. — Бывший муж… То я не разбила бы телефон и сумела вызвать помощь. А если бы тебе не задержали эту треклятую зарплату, ты бы не только на звонок пожарным деньги потратила, но и на открытие двери. Не пришлось бы выбирать… Ой… Я не то хотела… — Лена испуганно прикрыла ладонью рот.

Но выбор был уже сделан. Я враз замолчала, и до меня, хоть и не сразу, дошёл смысл сказанного. «Не позвонить, а открыть дверь. Не позвонить, а открыть дверь»… В голове, помимо этих, мелькнула ещё одна равнодушная мысль: «Хорошо бы оказаться сейчас внутри горящего дома вместе с дочерью». И не было бы вокруг сочувствующих лиц, не было бы непонимания, как жить дальше, не было бы развалин вместо дома, и не было бы только одного целиком расплавленного сердца — моего.

Из состояния оцепенения меня вывел звук сообщения. Я по привычке бросила взгляд на экран бесполезного телефона.

«Зачислена месячная оплата труда в размере 80.000 рублей. Приносим свои извинения за задержку, в качестве компенсации снижаем оплату коммунальных услуг на 25 %».

Рассвет новой истории

Тёмные, почти свинцовые тучи заволокли небо. Солнце, ещё недавно весело проглядывающее сквозь облака, всего за минуту или две исчезло, словно поглощенное мифическим Фенриром. Первые крупные капли дождя упали на землю, прибивая дорожную пыль, а затем, постепенно наращивая силу, превратились в холодный осенний дождь.

Долговязый и худощавый парень по имени Семён — ещё сызмальства называющий себя Сёшкой — угрюмо глянул на небо и, утерев рукавом нос, толкнул стоящего рядом друга:

— Слыхал, Дбор, как небо гремит? Это сам Перун, кажись, смеётся. А знаешь, почему?

— Почему? — эхом откликнулся Дбор и, засунув руки в карманы широких штанов, прижался плечом к дереву. Закрученные клыки, присущие каждому добропорядочному орку, кем Дбор и являлся, чуть приподнимали верхнюю губу, от чего казалось, что орк постоянно кривится.

— Потому что ты, бычья башка, снова забыл положить сыру в мешок. Зато тряпок напихал, словно мы в портные подались.

Дбор сорвал травинку и, сунув её в рот, лукаво подмигнул Сёшке:

— Для тебя — тряпки, а для девок — ткань на новые юбки, а то и платья.

— А ты только о девках и думаешь, — огрызнулся Семён.

— Зря ругаешься. Я о нас думаю. Сыра б мы много не унесли, да и испортился б он на жаре. А ткань — и лёгкая, и прочная, и, что важнее, — дорогая! Мы на неё хоть каждый день сыр покупать сможем. Понял теперь?

— Да иди ты. Тоже мне, купец нашёлся.

Они помолчали, занятые своими мыслями. Дождь усилился, намереваясь перейти в грозу, способную затянуться на весь вечер, а то и ночь. Сёшка снова покосился на друга, но тишину нарушить не решался: и сам знал, что сейчас только гадостей наговорить сможет. Также он знал, что злился совсем не на Дбора, а на своё будущее. Оно, как мираж, мелькало где-то впереди, но такое зыбкое и призрачное, что, казалось, только к нему приблизишься — растает без следа.

Но долго Сёшка не продержался. Скучно было молчать, особенно рядом с тем, кто когда-то был врагом.

— Дбор?

— М?

— А ты вот, когда на войну шёл, о чём думал?

— Я-то? Что каждого из вас, человеков, на части разорву, и кости как черенки в землю повысаживаю.

Сёшка поперхнулся и, в изумлении посмотрев на друга, покачал головой:

— Ну ты даёшь! И меня бы разорвал?

— И тебя, — согласился Дбор. — А чего ты глаза вытаращил? Меня ж ещё с детства, как от титьки мамкиной отняли, учили, что люди — враги. И дворфов так учат, и кайтов, и гномов, и эльфов… Да всякого, кто с природой в согласии живёт. Как будто ты, Сёшка, иначе воспитывался! У вас же, небось, как раз наши народы бесовской проказой считаются?

— Правда твоя, — вздохнул Сёшка. — Дядька, когда я совсем малой был и под лавку заходил, не сгибаясь, пугал, мол, если буду капризам своим потакать, то орки за своего меня примут: придут на крик и слёзы, да в лес заберут.

— То-то и оно. Чего теперь удивляться. Я за свой народ воевать шёл, ты — за свой. Только вот кто победил-то в итоге? Орки? Люди? С кого спрашивать, если в живых только мы с тобой вдвоём остались?

За ворот капнула вода, просачиваясь сквозь поредевшую под осень крону, и Сёшка, зябко передернув плечами, придвинулся ближе к стволу. Слова друга его рассердили, а потом — опечалили.

Прав был Дбор. Хоть и орк — страшный, грубый, словно выточенный из замшелого камня, — а гляди, какой мудрый. И добрый. Что ни говори — всё равно добрый. Ведь это он его, Сёшку…

— Так а чего ж ты меня спас? — оглядывая крупного, почти на три головы выше, орка, протянул парень. — Я ж враг тебе был. Противник.