Песни радости, песни печали

В этот погожий весенний вечер в «Брячине» было многолюдно. Бесцветные, услужливые юноши разносили яства, крепкие напитки лились рекой, в воздухе зависло странное сочетание суеты и безмятежности. Буянцы отдыхали. Шуметь и праздновать горожане любили и научились, как никто в Пятимирии. И хотя недавние преобразования Совета поклонения предписывали отменить все общественные праздники, приуроченные не к чествованию богов, здесь, в «Брячине», повод отметить что-нибудь находился каждый день. То это были Первые Русалии[12] (а ведь русалок и прочих мавок почти истребили да вытеснили из приличных мест, оставив им безлюдные болота), то Живин день[13] – несмотря на то что зрелое лето наступало где угодно, но только не здесь, на острове. Что уж говорить про Купальскую ночь или, например, Дни урожая: народ гудел до первых петухов и расходился по домам засветло. Даже в Радуницу, день, никак не предполагающий веселья[14], «Брячина» была полна праздным людом. Буянцы знали толк в развлечениях.

Трактир славился своими представлениями. Здесь можно было увидеть выступления лучших передвижных театров, удивиться фокусам странноватых скоморохов, но чаще всего – послушать отменную музыку и пение. В тот вечер музыканты приходили вразнобой, поэтому сначала слух посетителей развлекала пара свирелей. Их тонкие мелодии переплетались так, будто две райские птицы играли друг с другом, забыв обо всем на свете. Позже им стала вторить одинокая домра, скрип струн которой лениво разрезал любовную песню свирелей. На звуки противостояния довольно быстро прибежали бойкие гусли и заводная трещотка. И только когда глухие удары в бубен, рассыпающиеся искрами маленьких колокольчиков, стали отмерять лихой ритм, музыка приобрела всю полноту и полилась свободно и легко.

Мила и Сирин появились в дверях трактира как раз вовремя – Алконост с минуты на минуту должна была выйти на сцену. Сменив потрепанное дорожное платье, княжна почувствовала себя той, кем была по крови. Наряд, которым с ней любезно поделилась новая знакомая, был ей совсем впору: пыльно-голубой бархатный верх, усыпанный кристаллами камней, переходящий в юбку из шелковистых белоснежных перьев с подкладкой из невесомого атласа. Аккуратно зачесанные за спину пепельно-белые волосы венчала тонкая проволока диадемы, украшенная сверкающими аквамаринами. Сирин тоже заметно преобразилась: вместо длинной черной парчовой накидки ее стать была подчеркнута струящимися слоями изумрудно-зеленого шелка, выпадающими из-под тугого золотистого корсета, расшитого строгими узорами. Темно-каштановые волосы были уложены в высокую прическу, на которой светился головной убор, похожий на венок из диковинных золотых листьев. Распорядитель вечера, немолодой мужчина в строгом черном кафтане, завидев знатных дам, соколом кинулся их встречать. Глубокий поклон, уточнение формальностей – и девушки последовали за ним вглубь трактира. За высоким массивным столом для ожидающих Мила заметила одиноко сидящую Гамаюн. К слову сказать, платье на ней было то же, что днем, и на фоне остальных она смотрелась юной скромницей. Лицо княжны просияло, и она незамедлительно окликнула знакомицу:

– Так скоро встретиться вновь я и не думала, Гамаюн! – Мила посмотрела на девушку, которую видела в книгохранилище, и отметила свежесть ее смуглой кожи, за счет которой Гамаюн могла бы дать фору большинству хорошеньких дев Пятимирия. – Сирин, это Гамаюн, добрая душа, очень помогла мне сегодня днем.

– Добрые девушки должны держаться вместе, не так ли? – Сирин чуть наклонила голову, то ли требуя ответа на свой вопрос, то ли соображая, чего можно ожидать от восточной прелестницы. – Ты к нам присоединишься? С нами будет всяко интереснее, чем одной на этой жердочке. И давайте сразу договоримся: мы будем на «ты», хорошо?

Для Сирин и ее спутниц оставили круглый центральный стол, который не только открывал лучший вид на сцену, но и был точкой пересечения взглядов со всех уголков трактира. И, как было видно, многие посетители ждали не только музыки. Как только места за этим столом были заняты пришедшими девушками, распорядитель «Брячины» поднялся на подмостки, подал знак музыкантам, кашлянул для уверенности в сторону и звучно проголосил:

– Судари и сударыни, Алконост!