Песни Заратустры

Как определить поэзию Ницше? Отношение к ней от восхищения до полного неприятия почти всегда зависело от оценок и интерпретаций его философии. Поэтический талант Ницше, его мастерство как стилиста отрицать было невозможно, но находить в нем болезненную взвинченность, демоническое начало было очень модным занятием. Если в нем видели философа отрицания, то, естественно, его поэзия изначально казалась ущербной. Б. Л. Пастернак считал, что дух ниспровержения всех ценностей, господствующий в ницшевской философии, связан прежде всего с тем, что Ницше не удалось реализовать себя в поэзии и музыке, здесь он навсегда остался дилетантом, и свою обиженность на судьбу выплеснул в философию, начав «потрясать мировые устои»[4].

В действительности дело обстояло по-иному. Дилетантская поэзия всегда вторична, поэт-маргинал вольно или невольно постоянно заимствует у большого поэта образы, приспосабливая их для выражения своих чувств, помещая их в неадекватную форму и тем самым закрывая им выход как своим собственным. Рождается своего рода поэтический кентавр – механическое соединение двух субъектов. Такая поэзия состоит из сплошных реминисценций того, что у великого поэта стало стилем, а стало быть, может быть усвоено чисто формально. Кроме того, это трагическая самоинтерпретация дилетанта, происходящая, конечно, не по его воле, ибо он находится в плену у языка и принципов стиля, самоинтерпретация, где собственный внутренний мир маргинального поэта отличается от гетерогенного ему мира великого искусства. Поэзия Ницше вторична, но не в том смысле, что она прибирает к рукам чужой поэтический мир, а в том смысле, что она производная его философии, она вырастает из нее, вырастает вместе с ней на одной почве. Для мыслителя, сказавшего в «Заратустре»: «Не вокруг творцов нового шума – вокруг творцов новых ценностей вращается мир; он вращается неслышно», поэзия была делом несомненной отваги, ибо здесь взятая на себя ответственность за создание новых ценностей уже была неотделима от эстетической ценности его поэзии. Он это прекрасно понимал. И поскольку сама ценность – не продукт знания, абстрактного мышления, а рождается из переживания жизни, то есть более глубокой связи с миром, чем чистое знание, то, следовательно, поэтический образ не должен быть конвенциональной фикцией. Он должен родиться из глубины бытия и стать тем самым подлинной ценностью. В любой философии Ницше искал личность ее творца, личностное начало было для него главным. Естественно, поэзия как искусство, сохраняющее в неразложимом виде личность, не расщепляющее ее на части, передающее целостность переживания, была составной частью его философии, ее важнейшим элементом. Но не ее украшением, не Lehrgedicht, не версифицированной прозой, она появлялась в ней как кульминация, как высшая точка духовного напряжения, исканий духа, который сливался с переживанием и обращался к родившим его глубинам. В лучших стихах Ницше мы никогда не найдем навязанной материалу мыслительной схемы, они говорят сами из себя. Они, как все великие стихи, – стихи на случай, а случаи здесь поставлял лабиринт познания, то есть философия. Поэзия была для Ницше самосознанием его философии. Из «Ессе Homo» мы знаем, что вне философии, как эмпирически-бытовую личность он себя не мыслил. Поэзия – это зеркало философии Ницше, в котором он видит себя не как Нарцисс, а чувствует себя единым с состоянием рождения мысли. В стихах он творит древнейший синтез мысли и поэзии. Нельзя забывать, что фундаментальные идеи философии Ницше, такие, как вечный конфликт становления и бытия, борьба света и тьмы, вечное возвращение того же самого, имеют мифопоэтический характер, следовательно, поэзия в этой философии всегда на своем месте.

Поэзия не была для Ницше бегством от жизни, чем-то противостоящим миру, сновидением наяву, приукрашивающим жизнь, романтической грезой. В поэтическом творчестве он видит неразрывную, можно сказать, генетическую связь с земным началом, со стихией Земли. Речь здесь, конечно, идет не о приближении к эмпирической действительности, о реализме и точном изображении жизни. К реализму и натурализму, как мы можем заметить, читая афоризмы «Веселой науки» и «Сумерков кумиров», Ницше относился отрицательно, не скрывая своей враждебности к ним.

Земля у Ницше – материнское лоно всех вещей, исток созидания всех форм; она дает вещам очертания, образ и время. Земля – творческая, созидательная сила, poiesis. Между ней и художественным творчеством существует своего рода изофункционализм, позволяющий поэзии прозревать космический принцип всех вещей, принцип единственной вечной реальности посюстороннего, земного пространственно-временного мира.

Пародируя «Chorus mysticus» гетевского «Фауста», Ницше скажет в «Заратустре» и в первом стихотворении цикла «Песни принца Фогельфрая»: «Всё непреходящее есть только твой символ», подчеркивая, что запредельное, божественное может быть только символом реального, временного, символом, значение которого может определяться лишь его значимостью для жизни.