Песня чудовищ

– Верно, верно. – Ружан будто сдулся, сжал пальцами переносицу, закрыл глаза и тяжело опустился в кресло. – Но я не пускаю колдовство к себе. Я просто договариваюсь с одними врагами против других врагов. И плету молву о себе. Ты ведь знаешь, Рагдай: никто о тебе не заговорит, пока ты сам не скажешь. И твоё слово возвысится эхом других голосов, превращаясь из одного во множество.

Рагдай вновь вспомнил, что встревожило его в облике царевича, когда он вошёл в покои. Чёрные глаза вместо серых, странное выражение лица – Ружан не был похож на себя, хоть наваждение и прошло так быстро, что Рагдай даже не мог точно сказать, не показалось ли ему.

– И пишут мне вьюжные, – продолжил Ружан. – Их силы возрастают зимой, летом от них не добьёшься ничего ощутимого. Если Нежата сбежала с Ивладом… Если по пути они встретят этого Вьюгу, любовника сестры… Знаешь, я мог бы обернуть силы вьюжных против их предводителя. И сами они даже не поняли бы, что творят. Изумительная вышла бы шутка, не считаешь?

У Рагдая в животе поселился тревожный холодок. Будь он отважнее, он бы сделал всё, чтобы отговорить Ружана. Правда, начинать отговаривать нужно было ещё давно. Он сухо сглотнул, отвёл глаза и проговорил лишь:

– Будь осторожен. Не заиграйся. И, слышишь, Ружан, ты всегда, всегда можешь положиться на меня.

– Слышу. И благодарен тебе. Подумай над моими словами. Кто для тебя девоптицы – чудо или чудовища?

Рагдай кивнул. В голосе Ружана звучала усталая грусть – крайне редкие интонации для старшего царевича. Он был вымотан – своими ли мыслями, скорбью ли по царю, снами ли о замёрзших мертвецах или колдовством, ясно одно: лучше оставить его.

– Я пришлю чашницу. Тебе нужно восполнить силы. Или прикажешь накрыть в трапезной? Завтра хоронят твоего отца, нужно держаться твёрдым с боярами. Они не должны увидеть твою слабость.

– Насчёт этого не беспокойся, – отмахнулся Ружан, снова закрывая глаза. Благо, всё ещё льдисто-серые. – И приведи мне ту девчонку, вьюжную зверословку. Пускай живёт во дворце.

* * *

Михле и раньше была предельно осторожна. Всегда осматривалась по сторонам и примечала любую деталь: шрамы ли на лице незнакомца, иноземный ли говор в речи, – но больше всего старалась запомнить все постройки с яблоком над дверью. По её подсчётам, в пятнадцати окрестных деревнях их было около тридцати шести. Но теперь она вздрагивала по любой причине.

Михле старательно исполняла обещание, данное царевичу Ружану Радимовичу. За два дня она рассказала о щедром царевиче по меньшей мере семерым колдунам. Пятеро из них тут же написали записки и передали с посыльными, а двое не поверили юной вьюжной. Но те пятеро, несомненно, сообщили многим другим, а те, в свою очередь, передали весть дальше.

Отыскать колдунов было не так просто: не одна Михле соблюдала осторожность. Сильные колдуны могли сразу отличить своего, но Михле никто бы не назвал сильной колдуньей – так, средненькая, ещё бы учиться и учиться. Но Михле больше не желала тратить время на обучение у настоящего наставника и решила, что потихоньку разберётся сама.

Михле удалось скопить ещё немного медяков и пару серебряных монет – она согрела ещё несколько курятников и один коровник. Но больше не оставалась под кровом у хозяев и вечерами возвращалась в один и тот же трактир.

Вчера во всех церквях долго звонили колокола, слышалось даже, как огромный колокол гудит в Азоборе, будто плачет. Говорили, что это в честь похорон старого царя, Радима Таворовича. Значит, скоро вся Алария перейдёт старшему царевичу? Или здесь у них другие законы? В Стрейвине правители менялись часто и никогда страной не правил колдун – чтобы не ставить никакое умение превыше остальных. Всегда выбирали кого-то из простых людей, а править ему помогал совет из шестнадцати колдунов – поровну вьюжных, огненных, штормовых и зверословов. Когда-то в совете было двадцать колдунов – к шестнадцати прибавлялись четверо костяных, но то умение давным-давно предали забвению как нечто противоестественное и опасное. Михле те времена не застала, только слышала страшные сказки про колдунью по имени Смерть, которая могла заклинать кости и кровь.

Уже стемнело, и Михле спешила по заснеженной дороге к трактиру, на ходу крутя головой и придерживая пуховый платок у подбородка. Снег хрустел под ногами, но в кои-то веки метель унялась, и студёный воздух звенел, недвижимый и будто стеклянный. Крикнешь погромче, вскинешь резко руку – и расколется, рассыплется на множество невидимых осколков. Дым от печных труб поднимался строго вверх, как по струнке, и свет из окошек лучился острыми иглами, будто горели внутри не свечи с лучинами, а настоящие звёзды, пойманные и заточённые в избах.