Песня первой любви

Мальчик, мальчик! Куда завела тебя извилистая и скользкая дорога? Мальчик, мальчик! От твоих васильковых глаз остались лишь одни васильки на скромной могилке.

* Публикуется впервые

Этот рассказ — следствие моего пребывания в Красноярском отделении Художественного фонда РСФСР, куда я подался из геологов, чтобы иметь побольше свободного времени для сочинительства и не быть зачисленным в тунеядцы. Прототипы — красноярские художники. А кто, никогда не скажу.

Укокошенный киш

Вне культуры

1

Проснувшись однажды утром в 12 часов дня, он умылся, вытерся начинающим грязнеть белым вафельным полотенцем, походил, походил да и завалился, трясясь с похмелья, обратно на постель.

Лежит, лежит и смотрит вверх, в беленый потолок, где вовсе нет ничего интересного и поучительного, и увлекательного нет и быть не может.

Лежит, лежит и, представьте себе, какую-то думу думает. А что тут, спрашивается, думать, когда и так все ясно.

Что ясно? Да ничего не ясно.

Ясно только, что лежит себе, существуя, смотрит в потолок.

Думу думая? Хе-хе. Дума эта — какие-то обрывки, рваные веревочки: несущественно, позабыто, запутано. Да еще вдобавок, как на качелях — вверх-вниз, вниз-вверх, вверх-вниз, — похмелье вдобавок. Попил он, умывшись, воды, а ведь всякому известно, что похмелье простой водой не изгонишь.

Бедный человек — он точно погиб бы в это дневное утро от похмелья, от дум без мысли, от серости — в комнате и за окном, от того, что в доме водятся клопы и тараканы, — он бы умер, и никто бы ничего бы никогда бы и не вспомнил бы про него, он бы умер, но тут из рваных веревочек связалось нечто — эдакая мозговая петля.

Некая мысль вошла в его бедную голову.

— А не написать ли мне сейчас, вот именно сейчас какие-нибудь такие стихи?

2

Между прочим, и не удивительно вовсе, что мыслью о таком действии закончились его мозговые страдания. Скорее странно, что он раньше не вспомнил, забыл, как любит иной раз черкануть перышком по бумажке.

Тем более что за день до этого, в пятницу, он ехал в троллейбусе на работу, ехал и прочитал случайно у случайного соседа в газете через плечо, что сейчас все поэты овладели стихотворной формой, но им в их стихах не хватает смысла и содержания.

Какая это была газета, он не знал, кто такую статью сочинил, он не знал, а может быть, и вообще что-нибудь напутал в утренней троллейбусной сутолоке, может быть, и не было никогда и вообще такой статьи, но всплыли в похмельном мозгу читанные или воображаемо-читанные слова, и он сказал вдруг: «А не написать ли мне сейчас стихи?» Точнее, он сказал: «А не написать ли мне сейчас, вот именно сейчас, какие-нибудь такие стихи?»

И он тут вдруг решительно встал, походил и решил, что прямо сейчас вот он сядет за стол и напишет какие-нибудь такие не очень плохие стихи со смыслом, содержанием и формой.

3

Сначала он все еще колебался немного. Думает:

«Ну куда это я лезу опять, свинья я нечищеная?»

Думает:

«Может, лучше пойти посуду в ларек сдать да похмелиться?»

Сомневался, как видите, но страсть к сочинительству и голос литературной крови взяли верх — он сел за стол.

И за столом уже сидя, кстати вспомнил, что по воскресеньям ларек «Прием — посуда» как раз приема-то и не производит по вине проклятой конторы «Горгастроном», установившей такие неправильные правила, чтобы по воскресеньям и субботам не сдавать пустой посуды, хотя если по воскресеньям и субботам не сдавать, то когда же, спрашивается, ее сдавать, коли весь день проводишь на работе?

— Что это? Глупость или осознанное вредительство? — спросил он самого себя — и не знал.

Посидел. Встал. Пошел. Воды попил из-под крана. Вернулся. Сдвинув немытые обсохшие тарелки, сел, а твердые остатки вчерашней пищи вообще просто-напросто сбросил на пол.

Посидел немного, подумал. Никакая идея о стихах его головушку не осеняет, никакой образ в его головушку бедную нейдет. Бедный! Какой уж там смысл, какое уж там содержание, форма, когда в головушке будто волны морские, когда в головушке и в ушах прибой, и создает невидимый ультразвон, отчего — ни смысла, ни формы, ни содержания — ничего нет.

Понял:

— Так дело не пойдет. Надобно бы мне чего-нибудь откушать.

И сварил он себе на электроплитке рассыпчатой картошечки сорта берлихенген, и полил он картошечку рафинированным подсолнечным маслицем, и, выйдя в сенцы холодные, подрубил себе капустки собственной закваски из бочки топором, и покрошил он в капустку сладкого белого лучку, и полил он капусту, лучок все тем же высокосортным маслицем.

Покушал, закурил — и опять к столу.

Тут литературное дело пошло не в пример лучше, но еще не совсем. Написал следующее:

Глаза мои себе не верят…

А дальше что писать — не знает, что писать. Не верят — ну и хрен с ними, коли не верят. Зачеркнул, обидевшись.

4

Опять встал. Размял отекшие члены, походил, послонялся, радио включил.

А там какие-то, по-видимому, неописуемой красоты девушки поют песню под зазывный звон электроинструментов:

— Тю-тю-тю, дю-дю, рю-ю-ю.