Песня первой любви

— Я эта… конечно, кругом виноватый подлец, граждане. Тянул со складу, как козел со стога. А вас я не допущу страдать безвинно, любимый вы мой гражданин музыкант. И червонцы вы свои спрячьте. Лучше воспитайте на них целую плеяду юных скрипачей. А мне лишь посылайте иногда маленько папиросок да сальца копченого. Тем и сочтемся.

А также прошу вас, если это возможно, исполнить мне на прощание что-нибудь такое эдакое.

Музыкант заглянул в его одухотворенное лицо и обратился к составу суда:

— Можно?

— Вообще-то нельзя, конечно, но уж ладно, — махнул рукой судья.

Музыкант снова взялся за смычок, снова заиграл, и опять все оцепенели.

Звуки музыки заполняли маленький зал с зелеными портьерами, выплескивались на улицу, текли, вздымались, бурлили.

Правда ведь хорошо, что существует на свете музыка?

* Один уверенный завхоз, забыв, что он живет не в те времена… — Думаю, что если такой интеллектуальный вор дотянул бы до «перестройки», то дальше-то уж точно бы не пропал, и нынешние времена были бы ему «в кайф».

По общественной надобности

Ах, была зима, ах — дул ветер со снегом, и ах, ах — как-то раз поздно вечером, а именно — часов в одиннадцать, Г.И.Ревебцев занимался литературным творчеством. Он писал статью о вреде пьянства.

— Ибо — зло. Зло, — бормотал Герберт Иванович, маясь над чистым листком бумаги.

Из чего явствует, что дело у него не шло. Вернее, шло не ахти как. Не клеилось.

Но — упаси бог! Упаси бог, граждане! Пожалуйста, не подумайте только, что Герберт Иванович стал профессиональным литератором. Упаси бог! Он писал свою статью вовсе не за деньги, а лишь в силу того, что на отчетно-перевыборном профсоюзном собрании был внезапно выдвинут в редакторы стенной газеты «За кадры».

Как известно, у нас в стране очень много тысяч, а может быть, даже и миллион, различных учреждений. И в каждом из них есть стенная газета, которая, по-моему, называется «За кадры». И у каждой «За кадры» есть свой редактор. Так что стоит ли удивляться, что и наш Герберт Иванович был внезапно выдвинут на отчетно-выборном собрании и стал одним из скромно-причастных тружеников громадной армии стенного пера.

— Пьянство, — сказал Герберт Иванович и задумался.

Воображение рисовало ему ужасные картины. Зеленые ряды бутылок, заплетающиеся языки. Обезображенные алкоголем лица. На улицах, в местах общественного пребывания, на частных квартирах. Толпы заикающихся детишек, пропускающих занятия и путешествующих без билета в общих вагонах поездов по городам и весям России. Ах, ах.

И Герберт Иванович решил обо всем этом написать.

Он взял авторучку, поднял ее высоко над головой, встряхнул и вывел такую фразу:

ВСЕМ ИЗВЕСТНО, КАКОЙ МОРАЛЬНЫЙ И МАТЕРИАЛЬНЫЙ УЩЕРБ ПРИЧИНЯЕТ ПЬЯНСТВО НАШЕМУ ОБЩЕСТВУ.

И тут же вспомнил своего бывшего сослуживца Федюгина, который гнал по ночам самогонку с лавровым листом, а утром как ни в чем не бывало щелках на счетах. И добавлял в нее растворимый кофе. И объяснял всем, что это его личный коньяк, который обходится ему в сорок пять копеек бутылка. Гнал. В процессе участвовали также стиральная машина и холодильник «Бирюса». Гнал по ночам и поил знакомых. И Герберта Ивановича однажды поил. Гнал. А потом у него все взорвалось, и он получил обожжение лица, развороченную квартиру и триста рублей штрафу. Ах, ах.

— Вот-вот, — подбодрил себя Герберт Иванович.

ЕЩЕ ВЕЛИКИЙ УЧЕНЫЙ МЕДИК ПАВЛОВ ГОВОРИЛ: ТОТ, КТО ПЬЕТ АЛКОГОЛЬ, ОТНИМАЕТ У СЕБЯ ЛУЧШИЕ ГОДЫ СВОЕЙ ЖИЗНИ.

— А разрушенные тысячи семей, — воодушевился Герберт Иванович.

И окончательно преисполнившись гнева, настроившись и вознесясь на волне, он уже хотел было застрочить свои гневно-справедливые слова, когда вдруг раздался звонок.

Тут, видите ли, раздался звонок в дверь, и посмотрите, пожалуйста, что из этого вышло.

Распаленный публицист открыл на звонок и увидел там, за дверью, небритенького и гаденького мужичка, который стоял на лестничной площадке и колебался.

То есть немножечко качался влево, немножечко качался вправо, немножечко вверх и немножечко вниз.

— Что? Что вам угодно? — спросил Герберт Иванович, отступая.

Но колеблющийся сразу ничего отвечать не захотел. Он раскрыл щербатый рот и огласил межквартирное пространство хриплым пением следующего содержания:

Огромное небо, агрр-ромное нибо, ахрр-амное нюбо адно на двоих.

И покрутил пальцем над головой, показывая огромное небо. А потом уставил палец на Герберта Ивановича.

— Что? Что все это значит?! — воскликнул Герберт Иванович, испытывая противоречивые чувства.

Но певец молчал.

— Что? Что? — требовал Герберт Иванович.

Молчал обладатель пальца.

— Да скажете ли вы или нет что-либо в конце концов! — вышел из себя Герберт Иванович, который почему-то не закрывал дверь.

И посетитель тогда сказал:

— Мужик! Мужик! — сказал посетитель. — Мужик! Дай мне стакан, — сказал певец песни «Огромное небо», он же обладатель пальца.

Тут настало время помолчать Герберту Ивановичу.

— И дай мне хлеба, а также дай колбасы. Я сейчас буду говорить, — распорядился гаденький.