Песня первой любви

Тут-то Герберт Иванович и выдал ему.

— Как вам не стыдно! Посмотрите на себя со стороны! Опустившись! Ходите! Побираетесь! — гремел и бушевал его голос, развивая мысли, должные быть изложенными в статье. Голос гремел, и голос отражался от стен. Голос был страшен. — Как вам не стыдно!

— Да уж, да. Правы. Стыдно. Согласен. Но что же — всякое в жизни бывает, — философски заметил мужик.

И от философии, наверное, а также от горечи и скепсиса, по-видимому собираясь уже уходить, он внезапно окончательно потерял ориентировку. И, желая остаться на земле в вертикальном положении, он был вынужден ухватиться за Герберта Ивановича. А именно — взять его за то самое место, которое носит грубое название «грудки́».

— А ты кто такой? — задушевно спросил он Герберта Ивановича, схватив его за грудки́.

Отчего Герберт Иванович ослабел. Ему мигом представился он сам, Герберт Иванович Ревебцев. Служащий тридцати шести лет. Редактор газеты «За кадры». Представился лежащим. Представился избитым. Представился он, Герберт Иванович, удушенным, убитым и ограбленным.

— Кто я?! Да я — никто. Не бейте меня! — закричал он, рванувшись.

Отчего мужик упал и с полу начал утешать Герберта Ивановича.

— Да ты не волнуйся. Ну, никто, так никто. Чё ты. Мне-то какое дело. Мне ведь все равно. Ты, само главное, не бойся. Чё ты все боишься. Все будет хорошо. Это, может быть, сейчас плоховато, а все скоро будет вокруг очень хорошо. Вот смотри, как это все будет хорошо. Скоро всё вокруг будет очень прекрасная жизнь. Пьянство? Нет. Нет и нет! Пьянство — это временно. Пьянство — это временное явление, не имеющее под собой корней. Все будет. Вот слушай, как это все будет, — сказал мужик, становясь на четвереньки.

И забормотал:

— Вот здесь я вижу, что вода течет горячего значенья. Вот здесь нам выдают дрова, а здесь нам выдают печенье.

Но Герберт Иванович никак не мог слышать этих прогнозов, поскольку, топоча, почти кубарем, летел Герберт Иванович со своего пятого этажа вниз по лестнице.

— И-эх, — огорчился мужик, увидев вместо слушателя пустоту.

А Герберт Иванович как был в пижаме и шлепанцах на босу ногу, так уж и кричал в трубку телефона-автомата.

— Алё-алё! Милиция? Хулиганы! Хулиганы! Здесь бродит пьяный. Он может кого-нибудь убить, ударить или оскорбить. Ой! Скорее!

— Не паникуйте, гражданин, — остановил его строгий и вместе с тем спокойный голос, в котором звучали нотки железа. — Если все так, как вы говорите, то виновный будет задержан и несомненно понесет наказание. Мы выезжаем.

— А я вас жду, — сказал Герберт Иванович и стал ждать прямо там же, в стеклянной будочке.

Ах, ах. Но ведь была зима, и, конечно, дул ветер со снегом, но что еще оставалось делать Герберту Ивановичу? Не возвращаться же в дом, по лестницам которого бродит некто? Вот он и ждал в будочке, Герберт Иванович, кстати, на следующий день заболел воспалением легких, которое при более тщательном рассмотрении в рентгеновских лучах оказалось плевритом. Он болел полтора месяца. Похудел, побледнел. Получал деньги по бюллетеню. Лежал. Читал книжки. Статью так и не написал. И вообще у Герберта Ивановича все переменилось. Он, например, решил жениться. Он стал…

— Послушайте. Это все хорошо, — могут перебить меня. — Это хорошо, что вы рассказываете про плеврит Герберта Ивановича и собираетесь излагать дальнейшие факты его биографии. Но ведь вы вроде бы начинали про другое? Так уж закончите сначала ту историю. а потом видно будет, слушать вас дальше или нет.

Ту историю? Извольте, граждане. Итак, значит, Герберт Иванович стоял в будочке и трясся от холода. Стоял он, трясся. И тут подъехала милиция, которая оказалась розовощекой девушкой в форменном и молодым человеком в шинели цвета маренго.

— Где? — кратко поинтересовались эти представители власти.

— Там. Там, — Герберт Иванович вел их вверх, указывая и повторяя: — Там, там. Сюда, сюда.

Ну и конечно. Конечно же, там никого не оказалось. Ясно, что смылся. Смылся пьяный обладатель пальца, он же певец, он же поэт, он же прорицатель будущего. Он смылся. Да и то верно, что же он, дурак, по-вашему, чтобы дожидаться, когда его заметут?

— Эх вы, а еще мужчина, — презрительно заметила девушка.

— Нужно было следить, чтобы он не ушел от погони. А вдруг он сейчас где-нибудь наделает еще каких-либо бед. Или замерзнет на морозе, — наставлял молодой человек.

— Виноват. Только я ведь — так. Ведь я же по общественной надобности, — оправдывался Герберт Иванович.

— Одно вам только и есть это оправдание, что не за себя хлопотали, а то так вас тоже можно было бы наказать, например даже и оштрафовать, — сказала милиция, шутливо замахнувшись на моего персонажа резиновой дубинкой.

И ушла. А Герберт Иванович вернулся домой. Слег в постель и задумался.

— Действительно, не замерз бы, — подумал он. — Так-таки зима ведь. Ветер со снегом. Милиция права.

Что ж, тогда и я скажу, автор этого нелепого сочинения, которое я тоже пишу по общественной надобности.

— Совершенно верно, — скажу я. — Совершенно верно, власть всегда права, потому что у нее всегда дубинка.

И добавлю: