Песня первой любви

Люблю я сам с собой беседовать. Это у меня такая маленькая, я надеюсь — вполне извинительная, странность.

* Публикуется впервые

«Литературка» — «Литературная газета». Была создана для выпускания пара, чтобы не взорвался коммунистический котел. Была дико популярна, выходила астрономическими тиражами.

Несчастный исцелитель

Еще и в наши дни мы имеем примеры внезапного оживления покойников и больных без помощи медицины и другой науки.

Я утверждаю это потому, что одна очень интеллигентная женщина, можно сказать кандидат технических наук, взяла как-то у меня, молодого тогда специалиста, — в долг конечно — пять рублей.

Эдак лет десять тому назад.

А она была очень рассеянная и добрая женщина. Она была не замужем и никогда замужем не была. Она была кандидат технических наук, и ей вечно не хватало денег. То то купит, то — другое. Выписывала журналы: «Новый мир», «Звезда», «Октябрь», «Нева», «Знамя», «Вокруг света», «Огонек», «Ровесник», «Молодая гвардия», «Урода», «Шпильки», «Работница», «Крестьянка». А также специальные, перечень которых долог и скушен. Газеты: «Комсомольская правда», «Правда», «Известия», «Литературная газета» и все местные. Иногда выписывала «Америку» или «Англию», иногда «Польшу» или «Чехословакию». Нерегулярно.

Читала на всех языках просвещенных народов мира и была должна мне пять рублей.

Видите, какая была умная женщина! И лихая, так как имела еще первый разряд по гребле на байдарках. Но это уже к делу не относится.

Она, видите ли, была очень рассеянная. Она никогда не помнила, кто и кому. Кто ей должен, кому — она. Она ничего не помнила.

Бывало, влетит кандидат технических наук к нам в кабинет и кричит:

— Продаются югославские туфли с ремешком и пряжкой! Кто мне выделит до получки?!

Вот я ей и выделил как-то…

Понимаете, я дал ей пятерку. А она мне говорит:

— Вы мне, Утробин, дайте еще десятку, и за мной будет ровно пятнадцать.

Днем позже говорит:

— Вот вам, Утробин, ваша десятка, а пятерку я потом отдам.

Ну и с приветом!

Видимо, в ее мозгу все отложилось совершенно не так, как было в действительности: что я ей дал пятерку, а она мне дала десятку. То есть я-то, по ее мнению, и оказывался ей должен пятерку.

Только ее мозга я тогда еще не знал.

И вот подходит светлый день получки, и получает она, как кандидат, целую кучу денег и кричит:

— Кому я должна, кто мне должен — налетай!

Нет, видите, какая лихая была женщина! Что-то мне сейчас даже кажется, что не первый разряд она имела, а была самым настоящим мастером. Мастером спорта по гребле на байдарках.

Ну, на нее, конечно, налетела толпа. Червонцы сверкают и передаются из рук в руки. Я же, как гордый молодой специалист, туда не полез, ожидая, что она сама ко мне подойдет. Сядет, поговорит со мной о чем-либо хорошем. Как, например, получить кандидатскую степень. Да заодно и деньги отдаст.

И действительно — подошла, села.

— Как, — говорит, — так получается, что вечно недостает мне этих проклятых денег.

— Да, — отвечаю я. — Это очень и очень грустно.

А сам думаю, что раз уж так оборачивается дело, то так и быть. Потерплю я до авансу. Я молод и привык, а она обременена годами. Может, ей и нужнее.

Только повторилась вся эта сцена и «при авансу». Повздыхали мы снова и снова ни с чем оба разошлись. А все от взаимной деликатности.

Вот ведь проклятая деликатность!

Если бы просто, то как бы было хорошо. Одним махом и напором. Выяснили отношения. Может, немного и поругались даже. Может, и взвизгнул бы кто-нибудь из нас или покрылся красными пятнами. Все может быть. Ведь люди же. Ну а потом: вы — мне, я — вам. И все. И не висела бы между нами синяя пятерка.

А так — нет. Я знаю — она. Она думает — я. Долг! И тянулось это почти десять лет.

Я за это время немного постарел. Служил в различных должностях, женился и развелся, дважды кончал жизнь самоубийством — и оба раза благополучно. В первый раз сам разбил флакончик с ядом, а во второй — оборвалась веревка.

А Софья Игнатьевна (так звали кандидата технических наук) все что-то болела, бюллетенила, чахла на глазах. И к концу прошедшего десятилетия стала находиться при смерти.

Десятки докторов лечили ее больное тело. Сотни медсестер делали ей уколы и вливания. Тысячи людей заботились о ней.

Но все было напрасно. Несчастная таяла на глазах. Все знакомые были в ужасе и ожидали печального конца. Казалось, что она уже была потеряна для жизни и для общества.

И тогда за дело взялся я.

Я пришел к Софье Игнатьевне и, присев на краешек стула для посетителей, вежливо осведомился о ее здоровье.

Софья Игнатьевна разохалась, но сказала, что держится молодцом и скоро поправится.

Я же сказал тогда так:

— Нет, Софья Игнатьевна. Видно, все ближние вас крепко ненавидят и обманывают, если вы надеетесь поправиться. Как честный человек, я не в силах скрывать правды и должен сказать со всей определенностью, что вас вскорости ждет летальный исход. Вы умрете, и это несомненно.

Лицо Софьи Игнатьевны покрылось мертвенной бледностью.