Песня первой любви

Бабушка сидела прямая, строгая, кормила пельменями морскую свинку.

— Так… Здравствуйте. Вы знаете, что вы мне сделали?

Бабушка глядела ясно, как сокол.

— Что молчите? Вы знаете, что чуть не отправили меня на тот свет?

Бабушка молчит.

— Да скажите же вы хоть что-нибудь?

Бабушка разжала губы:

— У тебя какое образование?

— Высшее.

— Так какого черта ты приперся ко мне лечиться? Шел бы в поликлинику. Пошел вон. Я тебя не звала. Пошел вон, дурак!

И попугай проорал: «Дурак! Дурак!»

— Я дурак? А вы знаете, ведь за дурака можно и ответить.

Старуха молчала, а попугай еще раз подтвердил, что считает О. дураком.

Кровь ударила несчастному в голову.

— А вот я вас сейчас обоих в милицию. Там разберутся, кто умный, а кто дурак, — тихо и просто сказал он и повернулся выходить.

Тут старуха сверкнула зрением и зловеще предупредила:

— А я тогда тебя сглажу.

— Это как так? — изумился тов. О.

— А вот так. Как сглажу, сукин сын, так будет тебе милиция. У меня знаешь глаз какой! Вострый. Сглажу — и конец. Пропал.

О. внимательно посмотрел на колдунью, а та — на пациента.

— Тьфу, зараза, тьфу, нечистая, тьфу на тебя, — пробормотал О.

Плюнул и вышел вон.

Про радикулит он, между прочим, совсем забыл и шел по улице Засухина совсем прямо.

А на улице Засухина было тихо. Где-то лаяли собаки, кудахтали куры, блеяли козы, а люди, вполне вероятно, играли по домам в домино, ожидая начала рабочей смены.

Эх, тов. О., тов. О.! Эх, товарищ…

* …доставала вам мохер. — Мохер — импортная козья пряжа. Мохеровый шарф или свитер — о, это был шик! Купить в обычном магазине мохер было нельзя, и его, естественно, ДОСТАВАЛИ. Мохером спекулировали. Его привозили рядовые советские туристы, которым посчастливилось съездить в Венгрию, Болгарию, Польшу и другие страны «народной демократии» и Варшавского договора.

Было озеро

Если бы вы, читатель, спросили любого из жителей села Невзвидово, что в К-ском крае, на берегу речки Качи, впадающей в наш красавец Е., спросили бы: «Товарищ, каково название озера, расположенного к северо-западу от вашего села?» — то вам никто-никто бы ничего бы совершенно не ответил бы, потому что этого озера давным-давно нет.

А то, что существовало здесь озеро, так это всем ясно. И образовалось оно, как образуются все озера на свете, — был сначала Мировой океан, а от него остались озера.

А жители вот отчего ничего не помнили: видимо, была какая-то дискретность в поколениях — старшие знали да забыли, а младшие и не знали, и никто им об этом не рассказал, а также пили в деревне очень много самогону и бражки.

Ай и зря забыли, зря. Ведь немало волшебных историй связывалось с озером в стародавние времена, ну а уж неволшебных — и того больше.

Может, именно здесь обитала русалка, которая покорилась портному и жила с ним супружеской жизнью на казенной квартире, а потом увела его к себе в омут, так что сгинул портной на веки вечные.

Может, здесь спасался сначала гигантский мезозойский зверь, тот самый, что в настоящее время оказался за границей, в Шотландии, на озере Лох-Несс.

Может быть, здесь, наконец, подвизалась известная всем золотая рыбка, которая с помощью старухи окончательно затуркала несчастного застенчивого старика и привела его обратно к разбитому корыту.

Может быть, и здесь, хотя в сказке и сказано, что дело происходило, дескать, на каком-то там «синем море», может быть, здесь, потому что — чтó есть озеро, если не высохшая часть Мирового океана?

Может, может, может, но вот уж то, что гибло в безымянном озере бессчетное количество народу и животных, — это такой ясный и неоспоримый факт, такая верная историческая и статистическая справка, что от нее довольно трудно отмахнуться…

И зимой тонули, и летом, и весной, и осенью.

Известно, что крутили в этом озере воду таинственные водовороты.

Таинственность их заключалась прежде всего в том, что никак не держались водовороты на месте: сегодня здесь крутит, завтра там, а послезавтра вообще черт его знает где.

И угадать даже не пытались. Портки кинут в высокие травы и ну купаться, а потом портки кто-нибудь чужой уж в дом приносит и до порога еще шапку снимает. И родные плачут-заливаются.

А если у рыбака (а их раньше много водилось на озере) лодка крепкую течь дает, то тоже — пиши пропало. К берегу гребет он, ан — не гребется, чудесно и не гребется. В лодке воды все прибывает. Глядишь, а челн уж и на дно пошел. Рыба пойманная, которая живая — вся на глубину хвостом виляет, а которая дохлая — та кверху пузом, а рыбачок вроде бы к берегу саженками наяривает, а тут опять же круговерть водяная в силу вступает, и гибнет человече беспощадно и до конца.

А к осени всё больше утки губили. Особенно собак. Охотник — хлоп со ствола. Утка на воду — хляп. Собака за ней — хлюп. И ни утки, ни собаки. Один охотник изумленный в скрадке на плотике чумеет, и дым у него из стволов сизыми кольцами выходит.