Песня первой любви

Омикин грозно встал и, будучи высокого роста, задел головой лампочку. Лампочка качалась. По углам и стенам качались несколько штук длинных теней Омикина.

— Вот. Правильно. Я тоже так думаю, — тихо отвечал Шевчук. — Если в пятницу — субботник, то в субботу будет воскресник. Воскресник по озеленению, товарищи.

— Да зачем же нам деревья? — кричал длинный Омикин. — Ты пойми, зачем нам деревья? Кругом — тайга. Живем в Сибири. Кругом — тайга, а мы будем сажать деревья.

— И траву. Траву еще будем сеять, товарищ Омикин. Уже получены семена травки-муравки, как ее зовут в просторечье.

— Не знаю! Не знаю! Кто будет, а кто и не будет. Надо было заранее предупреждать, — сказал Омикин и в сильнейшем раздражении отложил на счетах цифру 144 — сумму своего ежемесячного оклада.

Шевчук весь внутренне подобрался, и все ожидали, что он сейчас скажет что-либо звонким голосом. Но он был тих.

— Смотри! Твое дело, Омикин. Если воля коллектива для тебя — ноль, то… В общем, смотри, Омикин.

И он ушел не прощаясь.

И остальные служащие тоже разошлись, поскольку уже прозвенел звонок и делать им на работе больше было нечего. Звенел звонок.

А поздно вечером в однокомнатной квартире Омикина наблюдалось следующее: Омикин с женой пили чай с вишневым вареньем и водку. А когда жена ушла на покой, Омикин босиком прокрался в лоджию своего девятого этажа, протянул к небу длинные руки и стал молиться о дожде.

— О боги, боги! — молился Омикин. — Дуньте на Землю ветрами буйными, заберите небо в решетку частую, размойте дороги и подъездные пути! В таком случае воскресник не состоится, и я буду спокойно спать в своей постели.

Как это ни странно, но молитва возымела действие: к утру защелкали редкие капли — ударили, забарабанили. И зарядил мелкий мутный дождичек. Усталый Омикин поцеловал жену и лег с нею рядом.

Казалось бы — и все тут. Омикин победил, и все тут. Ему помогли боги, он победил, и все тут.

Ан нет. Ибо воля коллектива, как вы это сейчас увидите, сильнее богов.

В назначенный срок и Наташа Шерман, и дедушка Птичкин, и другие многие налетели на Шевчука.

— Ты что же это, Степан Парфеныч, объявил воскресник, а тут — дождь?

— Это — ничего, — тихо и, как всегда, убедительно ответил Парфеныч Шевчук. — Мы сейчас, товарищи, мы отметимся и отпустимся домой.

Отметились. Не хватало Омикина. Наступило неловкое молчание, а вскоре Омикина уже обсуждали на профсоюзном собрании.

— Даже Наташа пришла, — тихо говорил Шевчук. — А ведь всем известно, что у ней…

— Это — неважно, — заалевшись, перебила Наташа. — Может быть, я, товарищи, думаю неверно, но я считаю, что раз все, так, значит, все. И товарищ Омикин вовсе никакое не исключение.

— Верно! Верно! — шумел коллектив.

Глядя на гневно осуждающие, искрящиеся, знакомые и родные до боли в глазах лица друзей и товарищей по работе, Омикин заплакал.

И ему всё простили, видя, что он чистосердечно раскаивается в ошибках и принял свой поступок близко к сердцу.

* …цифру 144 — сумму своего ежемесячного оклада. — Неплохой, между прочим, заработок за советское ничегонеделание и бесконечные разговоры в курилке на темы, заданные «Голосом Америки». К окладу, кстати, полагалась премия тем, кто еще лучше работал, чем остальные инженерно-технические лодыри.

…на профсоюзном собрании. — А где же еще обсуждать беспартийного «обывателя»? Обсуждаться на партийном собрании он рылом не вышел.

Вера, или Дополнительные сведения о жизни

Не сказал бы, чтоб визит к другу детства, отрочества и юности оставил в моей душе какой-либо неприятный осадок. Меня даже звали еще приходить. Меня угощали огурцами, помидорами, кальмаром, тушеной уткой, рыбой «кунжа», вином Кавказа. Кроме того, я в значительной мере обогатил себя дополнительными сведениями о жизни.

Потому что, когда остаточным скрипом проскрипел паркет, и шелестящий шепот наконец стих, и гулко отозвались кроватные пружины, тогда…

— Вера! Вера! Ты спишь? — осторожно высунулся из кухни Саша.

Ответа не последовало.

— Значит, спит, — удовлетворился он. И вывел туманно: — В ее положении спать — это одно из главных преимуществ.

— Чего преимуществ? — спросил я.

— Одну минуту, — насторожился Саша. — Минутку. Ну-ка, выйди в коридор. Вот я говорю — слышно?

— Слышно.

— А вот я дверь плотно закрываю? Ну-ка, ну-ка…

— Не слышно.

— Тогда — порядок, — решил Саша. Но все же еще немного посуетился: прикладывал ухо к стене с накатом, изображающим васильки, выключил верхний свет, включил настольную лампу, заново наполнил граненые стаканы и…

— Понимаешь, старик, понимаешь, — начал он свистящим шепотом…

А.Э.Морозов, молодой человек в очках, тридцати пяти лет от роду, холостой, был направлен производством на две недели работать в колхоз. Чтобы помочь труженикам коллективного хозяйства «Красный маяк» деревни Сихнево в их тяжелом сельском труде хлеборобов нечерноземной полосы. Чтоб больше было зерна, мяса, птицы и овощей. Чтобы стало хорошо!