Песня первой любви

— Да ничего, — тоже почему-то тихо ответила кондукторша. — С ним, да ничё с ним. Вася тормознул, подбежали к нему, перевернули, подняли, а он — пьяным-пьяно, обратно залез и пока доехал, дак всех изматерил…

Оживились, расцвели пассажиры.

— Да… бывает…

— Пьяному, как говорится, море по колено.

— Тверезый был бы, он убился бы, он бы в щепки разлетелся…

— Ты на минé не дыши, «тверезый».

— А тебе коли не нравится, так ты такси бери и в ём ехай.

И услышав слово «такси», некто на сиденье, небритый и красноглазый, закрыл свои красные глаза и отвернулся к окну.

— А об этом уже устарело, кстати, гражданин, чтоб отвечать про такси. Об этом, кстати, уже в газетах обсуждали, что так нельзя отвечать, а надо вести себя культурнее на транспорте.

И началось, и продолжилось все, что бывает, все, что было в битком набитом его троллейбусе.

Но все равно — милая, добрая, милая и добрая товарищ кондуктор!

Ведь вы, может быть, и не знаете, да вы и наверняка не знаете, а он вот теперь никогда больше не будет прислоняться к дверям автотранспорта…

«…ибо высшая мудрость — осторожность. Поступай, как все и как подсказывает твой жизненный опыт, и ты останешься жив до седых волос и умрешь естественной смертью», — понял он.

Ладно. Это еще не все.

Вышел он из троллейбуса. Пуговицы его черные целы, деньги целы. Только вот меховую рукавичку он потерял. Ой-ой-ой! Идет на работу, а сам горюет: «Ведь уж какая замечательная была рукавичка: снаружи — кожа, внутри — мех. Теплая. Жаркая. Пропаду я на таких морозах, ведь морозы такие, что плюнешь в кого, а ему не только обидно, но еще и больно, потому что плевок на лету превращается в лед. Прощай, моя бедная рукавичка! Замерзну теперь, как пес. Будет у меня гангрена на правой руке, и к весне у меня мою правую руку отнимут…»

Задумался, загоревал. Идет на работу, а сам горюет. Вдруг крик:

— Стой-ка, касатик!..

И бабушка, ему неизвестная, к нему сквозь зимние сугробы спешит:

— Ты, голубчик, куда быстро путь держишь?

Хотел он поперву ей какую-нибудь гадость, бабушке, сообщить, но так, чтобы она не поняла, вроде «на кладбище» или «в баню», гадость хотел, потому что очень жалко ему было рукавичку, но сдержался и кротко сказал седым волосам:

— На производство, мать, куда еще?

— По этой-то тропиночке и дальше пойдешь? — Щеки, веки в красных жилочках, слезы выступили у старушки — из-за ветра, из-за старости, из-за непонятной заботы о нем.

— По этой, мамаша, по этой, дурачков мало нынче — по сугробам шастать…

— А водочку-то уже пил сегодня, нет?

— Я, старая, капли в рот не беру. Ни водки, ни вина, ни пива, ни коньяку — ничего не пью, ничего не употребляю.

— Истина?

— Совершенная. Печень у меня, бабуля.

— Ну и Христос тогда с тобой, ступай тогда дальше, голубь, — сухо заявила старушка и хотела нырнуть обратно в сугробы.

Тут уж он обозлился, озверел, хвать ее за полу. Пытает:

— Ты зачем же это мне, старуха, мозги крутила?

— А и не крутила, а вовсе хотела тебя сберечь, — с достоинством отвечала старушка, — вона видишь, что впереди?

А впереди, надо сказать, была трансформаторная будка и столб около будки, деревянный, с подпоркой, обликом своим повторяющий в больших масштабах букву «Л».

И объяснила ему старушка, что ежели кто, выпив водки, под такой большой, связанной с электричеством буквой пройдет, то тут ему и немедленная смерть от электрического тока. Это, дескать, народная примета, имеющая физическое научное обоснование, что электромагнитное поле, действуя в совокупности с увеличившейся гамма-активностью солнца, определяет внутреннюю структуру спирта, находящегося в организме: спирт мгновенно охлаждается до температуры минус десять градусов по Цельсию, человек падает мертв и недвижим, и ничем его больше не оживишь.

Милая, добрая, милая и добрая, светлая бабуленька! Ведь вы, может быть, не знаете, да вы и наверняка не знаете, а он вот никогда больше не будет ходить под такими зловредными рогатками и водку пить никогда не будет…

«…ибо высшая мудрость — осторожность. Остерегайся и знай о неприятном и опасном — и ты доживешь до хорошего будущего», — понял он.

Но и это еще не все. Это еще не конец рассказа, так как треугольник — жесткая конструкция, и, чтобы окончательно укрепиться в своей мудрости, персонаж мой должен был претерпеть еще один случай, подтверждающий правоту его высшей мудрости, — третий.

Долго и ждать не пришлось. Видимо, суждено было ему познать все связанное с высшей мудростью сразу за один день.

Только пришел он на производство, только сел на свое рабочее место, чтобы заниматься делами, как начальник говорит ему:

— Идем, Александр Петрович, в коридор, мне сигарет из Москвы прислали, болгарских.

— А как называются? — спрашивает он.