Песня первой любви

«Нет, — заведующий посерьезнел. — “Развод” у нас сбора не дал. А почему, я и сам не знаю. Там вроде и капиталистический разврат показан, а сбора не было. Я не знаю, — прошептал заведующий».

«Так, значит, кина не будет?» — уточнил я.

«Сказано же — пишите в кинопрокат, — обиделся заведующий. — Или собирайте зрителя сами. Не менее пятнадцати человек».

«Это что, закон такой?» — спросил я.

«Закон, закон. На односерийный фильм не менее пяти человек, а на двух — не менее пятнадцати».

«А не наоборот?»

«Что я, законов не знаю?»

«Странный. Очень странный закон. Я что-то никогда такого закона не слышал», — сказал я и пошел собирать зрителя.

«Граждане, — сказал я. — Давайте все посмотрим фильм гениального Горького “На дне”».

И еще раз повторил, а меня никто не слышит.

Тогда я подошел к пинг-понгу.

«Кино будете смотреть?»

«Нет, — ответил за всех некто игравший с тоненькими усиками и закричал: — По нулям! Твоя подача!»

К девкам подошел, а они хихикают.

«Вам же это надо будет в школе изучать, маранды! — кричу я».

А одна из них заявляет так:

«Мы уже всему и сами научились».

«Можем и тебя подучить».

«Нехорошо, — отвечаю я. — Нехорошо так распускаться молодежи».

А к шатающимся пьяным я обращаться вовсе не стал, потому что они только того и ждали, чтобы я к ним обратился.

Я к ним обращаться не стал, а они сами, один мне кричит:

«Эй ты, образ Луки-утешителя в романе Горького “Мать”!»

Что мне за охота разговаривать с пьяным?

Я возвращаюсь к заведующему и говорю, что вот, мол, так и так.

«Вот видишь, — смеется заведующий. — Народу нету, значит, и кина не будет».

«Тогда, может быть, оно завтра будет, это очень замечательное кино?»

«Будет, если будет пятнадцать человек».

«Пятнадцать человек на сундук мертвеца!» — заорал случившийся рядом тот пьяный, что называл меня образом Луки.

Странный закон. И почему именно пятнадцать, а не десять, например?

«А что тогда сегодня будет в клубе?»

«А в клубе сегодня будет то, что организуется. Хлопцы если принесут баян, то будут танцы, а если не принесут, то танцев не будет, и я пойду домой».

«Так это ведь, однако, вам сильно бьет по карману, что вы не даете сеанс», — сказал я.

«Нет, милый. Это мне не бьет по карману. — Заведующий стал окончательным весельчаком. — Не бьет, дорогуша, ибо я не работаю с выручки, а сижу на окладе».

«А премия?»

«А премию я и так никогда не получаю. Так что мне нечего терять».

Так вот вроде бы и положили Галибутаева на обои лопатки. Ан нет. Не таков Галибутаев человек, чтобы его можно было сразу класть на обои лопатки. Он, конечно, не бог, не царь и не герой, и его можно поломать, но не сразу. А согнуть и вообще нельзя.

«Сколько человек есть минимум для вашего сидения в зале?»

«Я же вам сказал. На односерийный — пять, на двухсерийный — пятнадцать».

«Хорошо. Давайте мне пятнадцать билетов. По сорок копеек. Это будет шесть рублей. Я плачý».

Заведующий сначала немного колебался, а вернее — он даже и вообще не колебался. Он забрал у меня шесть рублей, которых только-то и оставалось до получки (но не это важно), и закричал:

«Начинаем сеанс, кино!»

А я сказал:

«Кто хочет идти за бесплатно, того я пущу».

На бесплатное клюнули. Какая-то старушка, глухая и слепая, наверное — бедная; давешний орун, кричавший про пятнадцать мертвецов; и еще какие-то парни, девки. Они хихикали.

— Не буду вам говорить про содержание пьесы «На дне», — продолжал рассказывать Галибутаев. — Вы его все хорошо знаете. По крайней мере должны знать лучше меня, так как учились хорошо, а я воспитывался в детдоме, где меня заставляли есть горчицу за то, что я курил в туалете. Вы всё знаете, так что ничего пересказывать вам я не буду.

Но как там играли артисты. Эх! Ух! Какой там был Актер. Он был очень добрый и говорил, что страдает от алкóголя. Он так и говорил, что от алкóголя, а не от алкогóля. Он потом повесился.

А Лука — вот тоже хитрый тип. Хороший. Его играл артист, фамилию которого я не помню. Очень хороший спектакль. В нем показана вся безысходность положения в царской России.

Я его смотрел-смотрел, а в фойе слышно, как пинг-понг — стук-стук. Ну ладно. Это — тихо, хотя и мешает немножко смотреть, но — тихо.

А только вдруг гармошка как завизжит! Да не на экране, нет. А в фойе. И, падлы, шаркают-шаркают ногами. А потом кто-то завопил:

Безо всяких документов Наложили алиментов Тридцать три копейки из рубля. Да-да.

Я тогда выскочил из зала и ору: «Прекратите шуметь! Вы же видите, что идет кино!» И заведующий-киномеханик тоже из будки вышел и приказывает:

«А ну, вы, кыш! Чтоб было тихо. Сеанс идет».

«Да какой там сеанс. Тридцать три копейки из рубля. Всяку чушь показывают!» — заорал, вываливаясь из зала, тот пьяный, кого я пустил за свои же трудовые денежки.

«Цыц», — сказал ему заведующий.

А я вернулся в зал, где парни с девками сидели обнявшись и не шевелясь, а старушка сладко посапывала.

И сел я на первый ряд, чтобы хорошенько разглядеть, что дальше будет.

Вот они уже все во дворе. Бубнов выглядывает из окошка, Настя читает роман, а Лука собирается смываться. Барон куражится.