Песочные часы арены

Лет восемь тому назад я увидел Совулю. Тут, на Арбате. Она шла с букетом из осенних листьев. Прижимала к груди. Улыбалась, как Офелия, словно была не в себе. От нее пахло недорогими духами. И одиночеством…

– Так это та картина, где…

– Да! Именно та… Угадал. Хоть я и спрятал смысл в огненном вихре.

Время все сметает на своем пути. Сжигает. Как крематорий. И любовь, и боль. И славу, и успех. Нищету и достаток. Финальная станция у всех одна – забвение. Главное – всегда оставаться человеком. Чего бы тебе это ни стоило…

Бывший полетчик смахнул со стола невидимые крошки, отряхнул руки.

– Как мне тогда удалось выжить, ума не приложу. Возможно, что терять мне уже было нечего. А может, все проще: побеждает всегда тот, кто отказывается проигрывать…

Пашка слушал рассказ художника, и его не покидало чувство, что в его жизни что-то подобное уже случалось. Наконец его осенило – Джессика! Америка. Ну, конечно же…

Пашка, как можно деликатней, вернулся к услышанной истории.

– И как поживает во всем этом ваш «друг»? – Пашка пальцами изобразил кавычки.

– А что ему будет? Он добился всего, о чем мечтал. Живет. Если это можно назвать жизнью. Внутри – гниль. С этим жить тяжко…

– Вы простили?

– Не знаю. Наверное. Пусто как-то…

Художник помедлил, словно не решаясь озвучить самое больное. Медленно, разрывая слова на паузы, тихо произнес:

– Три года назад Совули не стало. Суицид…

Пашку дернуло, ударило куда-то в сердце и мозг: «Джессика!.. Параллельная реальность! Один в один! Почти в одно и то же время!..»

Пашка встал, подошел к широкому окну. Уткнулся лбом в прохладное стекло.

– Скажите, почему в жизни людей все повторяется: события, судьбы, поступки?

Художник подошел, положил руку на плечо.

– Ты когда-нибудь видел песочные часы? В судьбе каждого из нас они присутствуют. Так вот, как их нии переворачивай – выглядят одинаково. Разница лишь в том, где песок…

Они молча смотрели через мутное стекло на серый загрунтованный холст сплошных облаков. Воображение рисовало картины их прошлых жизней. Золой…

Глава двадцать первая

– Здрасьте, дядь Жень! В гости еще пускаете? – Пашка застенчиво улыбался.

В дверном проеме квартиры его встречал хозяин с тряпкой в руках. Он активно жевал, что-то спешно доедая, словно пытался скрыть следы преступления – наличия еды в доме при ее хроническом отсутствии.

– Оу! Кто к нам пришел! – На его лице сияла вселенская радость. Потом он резко сделал грустное лицо, притворно минорно закончил приветствие:

– И опять к нам…

Отыграв миниатюрный скетч, художник снова радостно и искренне улыбнулся. Он раскрыл пошире дверь, распахнул объятия и с кавказским акцентом утвердил свое гостеприимство:

– Заходи, гостам будэщщь! Поллитру принэсещщь – хозяином будэщщь!

– Вы же не пьете!

– Знаешь анекдот, когда муж с женой пришел в ресторан, та его шпыняет, мол, чего ты все пялишься на других женщин. Он ей: «Я вот язвенник, мне много чего нельзя. Но меню я могу хотя бы посмотреть?..»

Шкварчала яичница. Шипели розовые гренки на сковороде, которые вместо лопаточки переворачивались с боку на бок хромированной ладошкой мастихина с деревянной ручкой – «А что, удобно!..» Джезва пыталась выплюнуть из своего кованого чрева вздымающуюся кофейную пену. Несколько попыток были пресечены, но стоило художнику замешкаться, и ей это удалось. Терпкий запах горелого кофе заполнил кухню. Художник открыл фрамугу. Обед удался…

Они сидели и говорили о делах в цирке, сравнивали с театром. Незаметно перешли к современной литературе и поэзии.

– Стихи не люблю. В детстве, когда у родителей собирались компании, тут их много звучало. Перекормили… Тогда такая была эпоха – лирики-физики. Кого здесь только не было, вплоть до Окуджавы. Он сосед, в двух шагах жил от нас. Если разобраться, редко встретишь действительно настоящие строки, где есть чувства и мысль. В основном или заумный выпендреж, или рифмоплетство. Я не могу толком объяснить, чего я жду от стихов, что хочу. Скорее, могу сказать, чего не хочу. Поэзия – это что-то такое… – Художник задумался. – Поэзия это… Это… Если высокопарно – то это строки с потаенным смыслом, и не одним. Оплаканные душой. Обласканные и обогретые сердцем. Настоящая поэзия, как Любовь, как Счастье – штука тихая, малозаметная. Как воздух. Но если его нет – все умирает. Как-то так, если коротко. Короче, таких стихов в последнее время почти нет!.. Впрочем, сейчас покажу тебе кое-что из стоящего. Сам поймешь.

Художник полез в обшарпанный письменный стол, покопался.

– Я тут недавно, как специально, в бумагах своих нашел. Рукой твоего отца писано. Держи, дарю!

Пашка с трепетом взял в руки страничку из тетради в клеточку. Чернила выцвели, но видно было хорошо. Он вслух прочитал:

…В прощальном комплименте рук поднятых
Оставшимся прикажет долго жить,
И поколение мое шестидесятых
Парадным строем будет уходить…

– Для себя я тогда переделал на «пятидесятых». Это мой «призыв». Твой отец чуть помоложе будет. Был…