Песочные часы арены

…Пашке нестерпимо захотелось съездить в Воронеж на могилу к отцу и Захарычу. Скорее, еще больше к тете Вале, к матушке Серафиме. Пашке все-таки хотелось проникнуть в тайну тех давно минувших дней. В перипетии прошлого его семьи. Сокрытое ушедшим временем его волновало, периодически бередило душу. Особенно когда цирковые старожилы начинали рассказывать о его отце и воздушном полете «Ангелы». О той самой Валентине, которая теперь жила в монастыре. Что побудило? Как на такое можно было решиться в наше время? Это какие чувства должны были обуревать отцом и этой женщиной? Где в этой истории место мамы, дяди Вени? Как они жили, что чувствовали?..

Пашка понял, что в этот раз поедет в Воронеж один. Чтобы никто не мешал. Он хотел настроиться на невидимую волну связи с отцом. С тем самым неведомым Захарычем, что был притчей во языцех в их семье все эти годы. Посмотреть теперь уже не глазами юнца на эту роковую женщину в жизни его отца. Он не собирался быть им ни судьей, ни прокурором. Теперь он сам вступал во взрослую жизнь, полную таинств, будущих эмоций и переживаний. Настал его час! Он хотел понять. Почувствовать. Предугадать…

…Весна сюда пришла буйная. Черноземный край с великим удовольствием купался в россыпи лучей южного солнца. Щедрое светило пригревало землю как-то радостно, с азартом. Теплый ветер шевелил Пашкины волосы.

Он вслушивался в тишину погоста, в тонкий эфир двух могил, загадочных, с таинственным прошлым, недоступным его сознанию, звенящих лишь тонкой струной генетической памяти. Пашка вслушивался, ждал, что вот-вот начнется диалог с отцом. Он, наконец, услышит. Откроется тайна его жизни и смерти. Обстоятельства последней он давно знал. Но каким был его отец, как жил, что чувствовал, о чем мечтал, кого по-настоящему любил – вот что хотелось познать. По существу, глядя на портрет отца, он хотел открыть себя – кто он, какой?..

Могилы отца и Захарыча представляли собой квадрат кованой черной ограды, которую окружали старые высоченные сосны. Две гробнички, укрытые ковром рыжей смоляной хвои. Цветы, цветы…

Тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием розовых стволов от налетавшего ветра со стороны сонного Дона. Терпкий запах хвойного леса. Два полированных гранитных памятника. На одном древняя фотография в овале, где улыбается лихой чубатый казак. Дата, фамилия. Ниже рисунок приоткрытого в ножнах боевого клинка. Захарыч… На другом искусная гравировка. Портрет. Красивый лик молодого парня. Жонглерские кольца, летящие с рук, которые в конце превращались в птиц, устремленных к солнцу. Отец…

Могилы были ухоженными. Чувствовалась заботливая рука близкого человека. Все эти годы постоянно за ними следила Валентина. Она и монастырь выбрала в Воронеже, только чтобы быть всегда рядом. Хоть так…

Валентина первые годы, с благословения игумении, имела возможность на несколько часов покидать стены монастыря, чтобы в праздники и годовщины убираться на могилах Павла Жарких и Никиты Захаровича Стрельцова. Ее Пашки. И Захарыча – человека, которого она знала по цирковой жизни со своего рождения. Той жизни. Далекой. Давно прожитой…

…Матушка Серафима, игумения Алексеево-Акатова женского монастыря, дотронулась до его лица и тут же отдернула руку, словно обожглась – забылась!.. «Да не возлюбиши ниже отца, ниже матерь, ниже братию, ниже коего от своих, паче Бога…»

Глаза ее с жадным трепетом и сокрытой болью рыскали по лицу Пашки, находя знакомые черты и отметая лишнее. Последний раз они виделись лет семь назад. Тогда она еще была простой монахиней.

Сейчас перед ней стоял молодой статный мужчина. Пашка возмужал, вытянулся. Полная копия Павла-старшего. Все эти долгие годы монастырской жизни монахиня Серафима пыталась заглушить память, желания. Воевала с собой. Ждала… Ум противился, а Душа жаждала и ждала невероятного. Увидеть своего Павла снова. Хоть на секунду, на крохотное мгновение!.. Кажется, дождалась… Грех? Искус? Кто ведает – слаб человек… Любовь – Великое Таинство, неподвластное человеку, его разуму. Безграничное в своем определении и ощущении. Всепобеждающее…

– Пашенька! Паша… – Она смотрела на него, но явно видела другого человека. Подбородок ее задрожал, но она справилась.

– Господи! Как же ты похож на своего отца! Тот же мягкий баритон, те же интонации, построение фраз! Движения… Ты же его никогда не видел!.. Велик Господь!..

Пашка смущался под пристальным взглядом монахини. Чувствовал себя как на исповеди, к которой не был готов.

Он, вдруг, понял, зачем приехал. Ему нестерпимо захотелось поведать матушке Серафиме обо всем, что наболело за эти годы, что мешало жить. Подчас о глубоко личном. И он говорил, говорил, о прошлом, о настоящем. Попытался было завести разговор об отце, но, увидев враз потемневшие глаза Серафимы, осекся, сменил тему.