Песочные часы арены

Одиночкам, холостякам, таким как Пашка и Витька, повезло меньше. Они жили ниже ватерлинии. Соседями были в основном филиппинцы и индонезийцы, которых было что тех заклепок в остове судна. Эти смуглолицые темпераментные ребята работали уборщиками, официантами, продавцами, стюардами, даже крупье в казино. Все они проживали одинаково в таких же персональных «могилах». Длинный коридор их этажа Роджер назвал – «Ваганьково»…

В моменты изнуряющей бессонницы Пашка выбирался из постели и, шатающийся от усталости, шел на пятнадцатую палубу отдышаться. Это было единственным спасением. Замкнутость бытия, одиночество и монотонность выступлений отупляли, вгоняли в депрессию, лишали воли. Он дошел до предела. Двенадцать тяжелейших шоу в неделю при одном выходном сжирали физические и моральные возможности организма. Не помогали ни плотные завтраки с обедами и ужинами, ни морские моционы, ни спортзал, где Пашка пытался помирить физику с психикой, остервенело подкачиваясь на тренажерах. Его мышечный рельеф стал более выразительным – он подсох, окреп. С «умерщвлением плоти» он разобрался. Но появилось ощущение, что тех самых извилин, про которые так любил говорить его дядя Веня, заметно поубавилось. Пашка таял. Как свеча. В глазах появилось равнодушие, безысходность. Пустота. Соображать он стал туго, лениво, заторможенно. Автоматика постоянных выступлений, одних и тех же маршрутов в замкнутом пространстве корабля с алгоритмом ежедневных однообразных действий отключила «ручное управление», подменила мозг, перейдя на автопилот рефлексов: «семьдесят пять шагов по прямой, поворот направо, десять шагов вверх, лифт, кнопка, укол в перепонки дзинькающего сигнала остановки на нужном этаже, пятьдесят метров по прямой, налево, направо, налево, направо… Где лево? Где право? Где я?..» Время остановилось, замкнулось на самое себя и стало квадратным…

После работы Пашка даже не пошел ужинать. Ни о какой подкачке в спортзале сегодня не могло быть и речи. Быть бы живу. Сил оставалось только добрести до «могилы». Сегодня он был выпотрошен до основания. Бывают такие дни, когда энергия вытекает из тебя, как кровь из распоротой аорты. Сегодняшних два шоу дались той самой кровью. В прямом смысле. После второго спектакля она шла носом. Даже не шла – бежала, лилась…

Пашка, не раздеваясь, плюхнулся на кровать и, не выключая света, прикрыл глаза. Жизнь на корабле продолжалась без его участия. Мимо его каюты с громким смехом прошли горластые филиппинцы. Корабль продолжал свой путь, покачиваясь на заметной волне. Пашка провалился в убаюкивающий ритм легкой качки…

Проснулся он неожиданно, словно кто-то толкнул в бок. Глянул на часы, время приближалось к полуночи. Его каземат сегодня давил со всех сторон какой-то тоской и безысходностью. Неудержимо захотелось на воздух, на волю. До часу ночи «стаффам» разрешалось пользоваться некоторыми пассажирскими маршрутами. «Надо срочно продышаться!..»

…Он сделал шаг из выхода на свою любимую пятнадцатую палубу и… Это даже трудно описать, что означало это «и». Палубы не было. Стояла непроницаемая океанская ночь. Такая темнота была только в его каюте, когда он гасил свет. Звезд, которыми он периодически любовался, сегодня не было и в помине. Густой черный туман сожрал корабль, предметы, вселенную. Он вытянул руку – она исчезла. Чернота была плотной, вязкой, как старая слежавшаяся вата. Дышать этой чернотой было трудно. Легкие посвистывали и с трудом посылали в кровь добытый кислород. Неожиданно стало прохладно, тело покрылось какой-то незнакомой липкой испариной. Раструбы корабельных громкоговорителей металлическими плоскими голосами выдавливали из себя джаз. Звуки то улетали куда-то за невидимую корму корабля, то неожиданно возвращались, крича прямо в барабанные перепонки. В такие моменты Пашка закрывал уши руками, боясь оглохнуть. «Я что, схожу с ума или мне это снится? Я сейчас проснусь, я сейчас проснусь!..» – Он куснул запястье – больно…

Пашка крутил головой, таращил глаза, но, как ни напрягался, ничего не видел. Единственное – зеленым размытым пятном в метре от него светилась аварийная табличка «Exit».

Вдруг из этой пелены появился лик Джессики. Она то отдалялась, то приближалась, словно желала обнять его. Лицо страдальческое, с глазами, полными ужаса и мольбы: «Pasha, Paul! Help me! Please, help!..»