Песочные часы арены

По береговой линии высокого холма раскинулись живописные пляжи с розовым песком и изумительным прозрачным океаном синее синего. Такого же цвета небо обнималось с морской гладью, растворяясь на горизонте. Не сразу можно было определить границу двух стихий. Это было обоюдное любовное взаимопроникновение. Торжество аквамарина с ультрамарином на палитре Создателя.

Разбросанные среди яркой зелени разноцветные кукольные дома были увенчаны белоснежными крышами. На них виднелись уже привычные лестничные уступы для сбора дождевой воды. Поило людей небо…

Пашка сегодня забрался в такие места, где простые смертные туристы никогда не бывают. Мелькающие красоты они видят лишь из окон многочисленных юрких автобусов да со специальных смотровых площадок. Пашка, путешествуя на велосипеде, мог прикоснуться к окружающей красоте в любое время в прямом смысле. Что он и делал. На одной из многочисленных своих остановок, переводя дух и изнемогая от усталости, он с мольбой посмотрел в бездонное синее небо-океан, опершись о скалу. Ее шершавый бок был разогрет щедрым солнцем Бермудов. Пашка погладил серую вулканическую плоть, похлопал по ней, как ласкают круп горячего коня. Улыбнулся пришедшему на ум сравнению. Цирк даже здесь не оставил его…

Немного отдышался. Попил водички из бутылки, поправил за спиной рюкзак. Оценил свою ближайшую перспективу. Вздохнул. То, что так весело начиналось утром, теперь все больше походило на авантюру. Надо было еще ехать и ехать!.. «Не-ет! До Гамильтона как-нибудь доберусь, а там паромом домой, на корабль! Все, хватит! Колесо изобрели явно психи!..»

Далее дорога в очередной раз шла заметно вверх. Мимо, нет-нет, напрягая на подъеме маломощные моторы, проезжали небольшие туристические автобусы, проносились вездесущие скутера, редкие такси и безбашенные местные лихачи. Каждый норовил посигналить: то ли поприветствовать, то ли предупредить, чтобы не лез под колеса – дорога была узкой. Справа – обрыв и океан, слева – ноздреватые серые скалы…

Пашка вернул на место съехавшее в сторону седло, разгладил складки на шортах, прикоснулся к горевшим огнем натертым ягодицам, и без былого энтузиазма, но с неугасшим любопытством, держась поближе к скале, снова надавил на отяжелевшие педали. Русские – не сдаются!..

Отпечаток его потной жонглерской ладони остался навечно в этих местах…

– …The Show Must Go On! – сцепив зубы и собрав волю в кулак, хрипло заверил окружающее пространство Пашка и попытался встать с кровати. Это удалось не с первой попытки. О том, чтобы присесть на унитаз, не было и речи! Стоячий гробик душевой кабинки оглашался воплями, стонами и завываниями мающихся в аду. Из рассекателя над головой лились не струи прохладной воды, а то самое раскаленное олово, что приготовлено в царстве Аида исключительно для великих грешников. Пашка посылал серому пластиковому потолку один и тот же вопрос: «За что?!..» Его руки вчера обгорели и сегодня были красными, как ракообразные в преддверии встречи с холодным пивом. Ноги ниже колен выглядели не лучше. Пашка вчера даже кепку не взял в свой велопробег. Щедрое солнце Бермудов излило на тело представителя края ракит и берез всю свою атлантическую нежность и любовь!..

– Та-ак! Интересное кино! Хотел бы я на себя сегодня посмотреть со стороны! «Пчелка, пчелка! Дай мне меду!» – вспомнил он слова из старинной клоунской репризы. – Дать бы тебе, Паша, по обгоревшей твоей дурной башке! Так ведь уже дали! Еще вчера! Вот придурок!..

…Сочувствуя и посмеиваясь, коллеги по шоу натерли пылающие алым кумачом места «погорельца» разными кремами, которые, холодя, давали хоть какую-то передышку между приступами нестерпимой боли.

На лице из-под желтого «пчелиного» грима проглядывали бурые пятна. Из прорезей полосатого желто-черного облачения выглядывали его красные растопырки – они же пчелиные лапки, которые Пашка отчаянно избегал прислонять к жесткому каркасу сценического костюма. Было такое ощущение, что эта пчела накануне пережила сокрушительный пожар на пасеке, каким-то чудом спаслась и теперь в полукоматозе возвращалась к жизни. Забавно было видеть, как эта криво улыбающаяся «Ьее», которую играл Пашка, едва ходила по сцене, когда еще позавчера темпераментно носилась. Сегодня она переваливалась с ноги на ногу, то и дело охала, морщилась, словно объелась нектара. Пчела то максимально интеллигентно тихо чертыхалась по-русски, то так же негромко использовала английскую ненормативную лексику, иногда даже что-то там «жужжала» неприличное по-филиппински, то и дело незаметно прикасаясь к месту, где у пчел обычно располагается жало. Там, под костюмом, все горело огнем, словно это самое жало только что вырвали с мясом…