Песочные замки

Он держит книгу с видом человека, открывающего четырнадцатый том «Людей доброй воли»[13]! Я мысленно улыбнулся Жюлю Ромену. Но улыбка застыла у меня на губах. Голосом, который никак не вязался с моим представлением о ней, девушка спросила:

— Эмиль Золя? Хорошая вещь?

И, поскольку друг не ответил, она, надув губки, углубилась в чтение «Селексьон»[14].

4. Платон

В купе третьего класса много читают. Всё подряд. Но Мариус Ришар никогда в жизни так не удивлялся, как при виде старушки с пучком и в косынке, которая в одно прекрасное утро в поезде вытащила из кошелки с морковью, видимо, только что купленной на центральном рынке в Париже, платоновский «Пир», водрузила на нос очки в стальной оправе и читала, не отрываясь, четыре остановки подряд.

5. Нашествие контролеров

Улыбка миловидной молодой женщины сияет по ту сторону прохода. Время — три часа дня, состав идет по направлению к Парижу. Народу мало. Палит солнце, занавески задернуты, и от этого поезд словно бы уже и не пригородный. Кажется, будто это уютный вагон дальнего следования где-то в глубокой провинции…

Мужчина, который едет с дамой Улыбкой, сидит ко мне спиной. Черт побери, какие плечи!

Входит контролер. Вот так штука, я забыл подписать сезонку! Наскоро вывожу свои каракули и протягиваю ему. Он проверяет билеты у других пассажиров и выходит. Поезд останавливается на очередной станции, стоит, медленно трогается — все как положено, и вдруг…

Опять появляется наш контролер, да как резво! Куда подевалась его недавняя степенность!

Он устремляется к даме Улыбке и ее спутнику. Вспыхивает перепалка. Из-за стука колес я с трудом разбираю слова.

— Что же, по-вашему, — кричит мужчина оскорбленным тоном, — я должен был выскочить на перрон, предъявить билет и вскочить в поезд на полном ходу? Это же безумие!

— Вы обязаны иметь документ на право проезда на участке Ланьи — Париж. А у вас его нет.

— Но у меня билет Ланьи — Ганьи (промежуточная станция между Ланьи и Парижем) и сезонка Ганьи — Париж! Повторяю: я бы не успел выскочить в Ганьи, добежать до окошечка, предъявить билет и вскочить обратно!

— Вы нарушитель! Тариф Ланьи — Париж не равен сумме тарифов Ланьи — Ганьи и Ганьи — Париж. Вы должны оплатить разницу.

Дама Улыбка сложила губы в заглавную букву «О». Ее спутник совершенно ошарашен. И он по-своему прав! В купе ворвалось некое воплощение абсурда, вселяющее мысль, что дважды два, возможно, не совсем четыре.

Контролер добросовестно, с достоинством, снова дает объяснения:

— Здесь граница зоны. Вы обязаны доплатить. К тому же это не первый раз.

Пассажир, разъяренный, затравленный, готовый, судя по всему, до конца отстаивать свои попранные представления о миропорядке, отказывается платить. Контролер забирает у него билет. Пассажир требует билет назад, причем немедленно. Контролер соглашается вернуть билет лишь в обмен на удостоверение личности! Пассажир требует, чтобы контролер предъявил свое! Контролер сходит. Мы в Ле-Ренси.

Немногочисленные зрители громко обсуждают случившееся. Дама Улыбка что-то шепчет мужчине на ухо, тот пожимает своими бычьими плечами. Дважды два — все-таки четыре!

— Браво! — говорит сухощавая женщина. — Вы такой же, как мой покойный муж. Умеете за себя постоять!

— Я в своем праве, — отвечает мужчина и снова принимается объяснять все сначала.

Благообразный господин — фетровая шляпа и роговые очки — заявляет:

— Может быть, вы и в своем праве, но спорили напрасно. Они все равно до вас доберутся.

— Они дотошные! — заметил какой-то рабочий.

Улыбка грызет ногти. И вдруг застывает, изумленно раскрыв глаза: контролер появился снова, на сей раз в сопровождении начальника станции Ле-Ренси. Они требуют, чтобы пассажир вышел. Новая вспышка:

— Я отказываюсь! Я заплатил за проезд! И поеду до Парижа.

— Не спорьте и выходите!

— Нет.

— Имейте в виду, что каждая минута идет в счет.

Это правда. Каждая минута и все, что она за собой влечет… Однако пассажир, преисполненный сознания своей правоты, не сдал позиции. Он не вышел. Представители ведомства покинули поле битвы.

Спутник Улыбки — теперь я смог его разглядеть — наслаждается триумфом.

— Правильно, нельзя давать себя в обиду! — одобрила одна из пассажирок.

У человека с богатырскими плечами неприятное фатоватое лицо, лоснящееся, с пышными черными усами. Лицо сутенера. Я и рад бы принять его сторону, и мне хочется верить, что дважды два все-таки четыре, но эта сангвиническая рожа, бессовестная и пресыщенная — рожа хама, — смущает меня.

Мы подъезжаем к Парижу. Дама Улыбка поднимается. До чего она хрупкая! Ба! Да весь перрон запружен контролерами! «Они» подошли к делу со всей серьезностью. Их восемь! Они уводят пассажира, словно преступника. Улыбка семенит сзади.

Я не знаю, что и думать. Здесь так много всего намешано: и фатальная непреложность установлений, и столкновение личности с обществом, и подспудный конфликт между мужчиной и женщиной, которая все это не одобряет. Плюс иррациональный момент! Я никогда не могу полностью встать на сторону фараонов.