Песочные замки

Лицо его, чуть лоснящееся, пышет здоровьем, которое прекрасно сочетается со старостью. А в живых глазах — чертовская гордость, гордость человека, который держит в голове тридцать две тысячи наименований.

9. Церемонный поезд

О, эта обитательница пригорода обворожительна! Она очень хороша собой. У нее есть стиль. Существует особый стиль парижских пригородов! Точно так же, как «морской» стиль или «крестьянский». Как недавно появившийся «рабочий», который не имеет ничего общего с «народным» стилем прошлого века. Да… Ее густые взбитые волосы подняты над тонким лицом, ноздри прозрачны, рот в форме полумесяца. Платьице цвета перванш с круглым отложным воротничком. И пахнет от нее туалетной водой моего детства, той самой, которой парикмахеры опрыскивали после стрижки послушных детей. Она читает роман форматом в несколько квадратных сантиметров. Без сомнения, она сейчас как раз на той сцене, когда молодая работница говорит сыну хозяина: «Я люблю вас, да, я люблю вас, но замуж за вас не пойду никогда, потому что вы слишком богаты», и вдруг поезд резко трогается. Кто-то летит вперед, что-то валится сверху из сетки. От толчка у моей соседки падает в проход пестрая полотняная сумка, очень модная, которая прекрасно сочетается с ее платьем. Все оказывается на полу. Даже роман.

Я поднял раскрывшийся красный судок. В нем остатки рагу. Наверно, в обеденный перерыв у нее не было аппетита. От жары и душевного томления. Там же лежали два листика салата. По всему проходу разлетелись пудреница, губная помада, тряпочка, вязание, алюминиевая вилка, бумажник из кожзаменителя, набитый квитанциями и несколькими монетами по десять франков, одна из которых укатилась в другой конец вагона, и ее передавали из рук в руки.

Когда, собрав все, я поднял крышку судка, мы оба выпрямились. Юная обитательница пригорода была пурпурного цвета. Она быстро запихнула все как попало в свою красивую сумку.

Вероятно, она раскраснелась оттого, что слишком низко наклонилась, собирая свои вещи. Во всяком случае, так я ей сказал. Ресницы ее дрогнули с пониманием и благодарностью. Церемонная девица. Церемонный пригород. Церемонный поезд.

10. Бесстыдство

Часа четыре дня. Вагон метро почти пуст. Я вижу со спины парочку лет тридцати. У него жилистая шея и черные прямые волосы, как у корсиканца. Она повернулась ко мне в профиль. Он читает.

Она положила руку ему на плечо. Играет отворотом его куртки. Затем рука скользит к уху, гладит мочку, сжимает ее. Он вздрагивает, но продолжает читать. Рука тянется выше, к слипшимся волосам, поднимает одну прядь, ставит ее торчком, приглаживает, расправляет, потом все сначала. Улыбка озаряет ее профиль, ненакрашенные пухлые, пожалуй, даже чересчур крупные губы, раздутые ноздри, блестящий маленький глаз, маленький низкий лоб. Я догадываюсь, что формы у нее налитые, ядреные, и в постели она, вероятно, игрива и изобретательна. К тому же эта улыбка, обращенная к пряди волос, которую она теребит, мнет, гладит, потягивает, достаточно многозначительна. Рот ее приоткрыт. Мужчина продолжает читать.

Внезапно женщина обернулась. Она заметила, что я смотрю на нее. Ее это не смущает! Просто она понимает, что я понимаю, вот и все. Это становится двусмысленным, ибо она продолжает игру уже сознательно. Я готов поручиться, что она прекрасно сознает непристойность своего поведения. У меня нет другого слова для ее игры с прядью.

Мы снова обмениваемся улыбками. В ее улыбке вызов. В моей — понимание. Внезапно пальцы начинают сердиться. Женщина разражается грудным смехом, заглушившим пение колес. Она бросается на мужчину и вырывает у него книгу. Он смотрит на нее с изумлением.

И снова раскрывает книгу.

Тогда она принимается сосредоточенно смотреть в окно и сидит надувшись, пока за доками не расцветают опрокинутые тюльпаны Сакре-Кер.

11. Откидные места

Половина девятого вечера. Париж. Входит опрятный пожилой человек в новом рабочем комбинезоне. Низко надвинутый мягкий картуз не может до конца скрыть седину. Лицо у него багровое, он весь красно-бело-синий.

Поезд набит битком. В этот час так бывает всегда — с тех пор, как из-за перебоев с электричеством удлинился рабочий день. Роясь в карманах, он жадным птичьим взглядом высматривает нумерованные места для инвалидов войны, для инвалидов просто, для беременных женщин и т.д.

Всем ясно, что выражает его лицо, но все продолжают сидеть. И я в том числе. Причем у меня на то есть причина: рядом со мной пустуют два откидных места.

Старик ворчит. Кто-то говорит:

— В этом купе не ищите, дедушка! Места для инвалидов по другую сторону площадки!

Но у старика на этот счет свои соображения. Нарочито громко, чтобы скрыть неуверенность, он спрашивает:

— Неужели во всем купе не найдется человека, который уступил бы мне место?

Мгновенно тот, который только что говорил, и его сосед, чертыхнувшись, поднимаются. Хлопнув дверью, они выходят в коридор.

Старик садится и пускается в разглагольствования:

— Мыслимое ли это дело! Чтобы человек в шестьдесят восемь лет, после пятидесяти лет работы, должен был унижаться из-за места в поезде!