Остались только пустая тележка с покоробившимися дощечками, лейка и грифельная доска. В отчаянье я продал самца бенгальского зяблика на редкость угрюмой даме. Но через минуту не выдержал и отправился в Шатле, в цветочный магазин. Я купил розы, они трепетали в прозрачной ломкой бумаге, и, вернувшись, положил их на тележку. И букинист поступил так же, а за ним — все остальные: слесарь, парикмахер и страховой агент. Вскоре лоток утопал в венках. Простите, но мне кажется, что пришел даже Бертуол, хотя он давным-давно умер.
Три дня набережная Межисери бодрствовала у этой необычной усыпальницы. А когда мадам Флору похоронили, цветы — они всё продолжали прибывать и заполнили тротуар вплоть до лавочек букинистов, — все цветы, розданные ею за тридцать лет, превратили тележку в самое потрясающее зрелище, когда-либо виденное в Париже. Потом тележку, лейку и грифельную доску убрали до того дня, пока не станет известно, кому они будут принадлежать.
«Сегодня день Святой Флоры».
А я продолжаю смотреть на нашу пустынную улицу, на реку, на остров с домами. Кругом по-прежнему так же красиво, но отныне в «Райском вольере» поселились печаль, и черные розы.
Должно быть, я все же продам свою лавку.
~
Пригородная опера
Вокзальные площади в пригородах все на одно лицо: железнодорожные пути, поезда, которые увозят в Париж и привозят из Парижа тех, кто продает свое время за деньги, шоссе с разноцветными велосипедистами в воскресное утро. Порой все это собирается в кучу у переезда, где звонок шлагбаума дребезжит как предвестник судьбы.
На Вокзальной площади разбросаны синие, зеленые и красные кафе — их враждующая клиентура образуется по законам, которые связаны не с одной только местной политикой. На Вокзальной площади, везде и всегда, ждут друг друга влюбленные — страдают, надеются и познают жизнь. На Вокзальной площади Джульетта неизменно пытается удержать за руку свою любовь.
В этот вечер Раймон приехал поездом в шесть двадцать пять. Раймон был, пожалуй, счастлив, хотя ему и было девятнадцать лет. Это замечание может показаться странным, однако даже небольшой опыт убеждает в том, что в юности человек редко бывает счастлив. Он устроился на террасе кафе «Терминюс», поджидая свою возлюбленную, которая возвращалась из швейной мастерской только поездом семь две.
Взрослые за стойкой придирчиво разглядывали этого молодого рабочего с буйной шевелюрой — одевается на бульварах, где костюмы подгоняют по фигуре, насвистывает «би-боп» и пьет пастис.
Что и говорить, молодежь пошла не та! Продавца из модной лавки отличишь от механика разве только по рукам. За стойкой молодежь была на плохом счету.
— Что ж поражаться этим молокососам из Лa Мальну, которые только и знают, что вопить свое уа-дидадицу-бадебибоп! — говорил Бутей, отец Жюльетты, Виктору, хозяину «Терминюса», бросая свирепые взгляды на Раймона.
Раймону было не по себе. Он заметил Бутея. Одному ему ведомыми словами Раймон молил небеса, чтобы Жюльетта не приехала слишком рано. Он не желал объясняться с ее пузатым родителем. Лучше потом. Но будет ли «потом»? Больше всего Раймона удручало то, что в этом «потом» маячит необходимость жениться, и тогда прости-прощай приятели, с которыми ходишь в кино, собираешь в мае ландыши, бегаешь на танцы, купаешься, играешь в футбол. Женитьба — это конец нежному юношескому братству.
Поезда прибывали по неизменному сценарию: свистки пара, скрежет тормозов, астматическая одышка локомотива, потом — разъяренная толпа, преодолевающая площадь на скорости экспресса «Париж — Страсбург», — скорее ужинать, стирать белье, окучивать картошку и поливать зеленый горошек!