Какая-то девушка шепчет:
— Нехорошо все-таки они обошлись со стариком!
Ее кавалер говорит:
— Это безобразие — так эксплуатировать людей! Выжимают соки до последней капли. Пока человек ноги не протянет!
Поезд незаметно трогается. Два откидных места по-прежнему свободны.
Меня поражает абсурдность этой сцены. Все действующие лица по-своему правы: старик, который хочет сесть, тот человек, который дал ему совет — кстати сказать, вполне разумный, — негодующая девушка и парень, который извлекает из всего этого мораль согласно своим убеждениям. И я, сидевший все это время спокойно из-за «своих» откидных мест! В чем же дело?
Да в том, что никто из них не действовал сообразно с моментом и реальным положением вещей; каждый поступал, руководствуясь своим вполне абстрактным представлением о том, как следует поступать в переполненном вагоне, куда входит старик: надо или не надо уступать ему место.
Это представление в числе сотен других живет в подсознании обитателей пригорода. Каждый вел себя в соответствии со своим характером и принципом, не отдавая себе отчета в том, что здесь вовсе и не было никакой проблемы.
По пятницам поезд всегда полон туристов.
Туристы бывают разные. Одни наводят на мысль о здоровом отдыхе детей в лоне благотворительного общества, другие — о публичном доме на природе.
Вот, например, эти молодые люди, крепкие, не слишком шумные и сравнительно хорошо воспитанные. Они поют, не фальшивя, и в припевах нет непристойных слов.
На площадке сложены их рюкзаки, похожие на солдатские. На каждой станции девушка лет шестнадцати спрашивает, скоро ли Ланьи. Быстро темнеет.
Молодой человек, судя по всему мелкий служащий, очень худой, хорошо одетый, корректный, завязал с ней разговор. Кажется, что девушка по объему и массе вдвое больше его. Я читаю в его глазах восторженное восхищение перед Юноной в шортах с семью карманами. Судя по всему, это не грозит ему никакими осложнениями, так как молодые люди, которые едут вместе с красоткой, смотрят на нее примерно как капрал на новобранца.
— Стемнеет, когда вы доберетесь до места, — говорит он.
— Конечно, стемнеет.
— Вам будет трудно поставить палатки.
Какой-то парень наигрывает на гармонике известный марш: «Длинна, длинна дорога, без отдыха надо шагать…».
— Ничего, мы привыкли. Это еще не Ланьи?
— Не беспокойтесь, мадемуазель. Сойду я, а потом ваша.
Девушка улыбается. Она и вправду по-своему великолепна, в духе Майоля. Парни едят бутерброды. Один из них пьет из горлышка, но не потому, что ему хочется, а потому, что поход без этого не поход. И по-прежнему они с чувством поют свою бодрую песню:
«Длинна, длинна дорога, пой, чтоб в пути не устать…»
Я люблю эту мелодию. Мне доводилось слышать ее в иных обстоятельствах…
— Черт! — восклицает Юнона. — Я забыла колышки!
— Разиня! — говорит длинный парень.
— Да нет! — говорит другой. — Они у меня в рюкзаке.
Юноша в костюме во все глаза глядит на голые ноги своей соседки. Она замечает это, вскидывает голову и, оглядев его сверху вниз, со здоровым вызовом устремляет взгляд прямо ему в глаза. Он медленно отворачивается к окну.
За окном проплывают столбы, заводы, парки, деревья, рекламные щиты, птицы, замки, небо, ветер, надвигающаяся ночь… Да. Ночь надвигается. Я уверен, что если молодой человек что-нибудь сейчас и видит, то не убегающий за окном пейзаж, а скорее туристов, которые возятся в полумраке. Он пытается вообразить их завтрашнее пробуждение под шумную перекличку жаворонков.
— Мы едем к мосту через Дюи, — сообщает ему девушка.
Он резко оборачивается к ней. Глаза у него… Ей-богу, так и есть… Глаза у него слегка красноватые.
— Пылинка? — спрашивает она.
— Да, что-то попало. Пустяки.
— Дюи. Это, наверно, красиво, — продолжает она. — Я никогда там не была. Скажите мне, там красиво?
— О да, мадемуазель!
Поезд замедляет ход. Он со вздохом поднимается.
— Значит, нам теперь на следующей? — говорит она.
— Да, мадемуазель.
И, поскольку поезд подъезжает к перрону в Вэре очень медленно и стоять молча глупо, он спрашивает:
— Вы туда надолго?
— До понедельника, черт побери!
Выходил он весь пунцовый. Длинный турист пожал плечами. Хрупкий молодой человек в нерешительности остановился на перроне. Кроваво-красная полоса пылает на горизонте над Парижем. Он думает: а пожалуй, завтра или послезавтра можно будет попросить у Жоржа велосипед.
Но зачем? Он кашлянул. Становится прохладно.
Он никогда не узнает, что, пока он шел прочь, не смея оглянуться, и его силуэт таял в сумерках, Юнона с голыми коленками так долго смотрела ему вслед, что одному из ее спутников пришлось трижды спрашивать ее, у кого билеты.
Красивая смерть мадам Флоры
Мадам Флора была цветочницей на набережной Межисери. А я — Анисэ, мне сорок лет, и я холостяк. Отец мой продавал птиц, и после его смерти я унаследовал лавку.