Песочные замки

Раймон созерцал эту сутолоку, как другие смотрят на морской прибой, и тут он увидел Жюльетту или, точнее, ее вишневое, в цветочек, платье. Она шла прямо к нему. Раймон вздрогнул — ее отец все еще был тут и кричал о деградации молодого поколения. Но вдруг Жюльетта остановилась, обернулась, и — только этого не хватало! — к ней присоединилась мамаша, этакая пышная резвушка, главным недостатком которой, по мнению Раймона, было то, что она являла собой живую карикатуру на дочь.

Обе женщины прошли мимо, и Жюльетта подарила ему печальную улыбку.

Краски заката, счастье, прохлада, свежая зелень на Вокзальной площади — все сразу померкло. Жюльетте от родителей не отвязаться…

Вечер пропал. Тут-то Раймон и почувствовал, что он ее любит… Но… неожиданно происходит драма!

Мать Жюльетты возвращается к «Терминюсу», врывается как фурия на террасу и обрушивается на папашу Бутея; застигнутый на месте преступления, он выбегает, едва успев крикнуть хозяину: «Заплачу завтра». Вот он уже на площади, сцепился с супругой. Очень забавно наблюдать, с какой скоростью выпаливает ругательства эта милая женщина!

Жюльетта незаметно отходит — будто из скромности, — огибает трансформатор и исчезает. Раймон мог бы посмеяться, но он ощущает всю горечь и нелепость этого повседневного комического балета, главный хореограф которого — время, старящее души, сердца и лица. И ему уж вовсе не до смеха, когда Бутей, обернувшись к «Терминюсу», указывает на него, на Раймона! Раймону кажется, что он слышит их разговор: «Ты молчишь и позволяешь ей делать все что заблагорассудится! Речь идет о твоей дочери! Ты что, не понимаешь — это ничтожество все время увивается за ней. Вот увидишь, что она принесет домой в один прекрасный день!»

Жестикулируя, они удаляются по Рыбачьей улице.

«Значит, это и есть жизнь!» — внезапно осеняет Раймона.

Но в его возрасте долго не предаются размышлениям. Тем более что Жюльетта появляется из-за трансформатора, идет к террасе и на ходу бросает ему: «Давай войдем»… И вот они в дальнем зале. Тут хорошо.

Наверное, на Рыбачьей улице папаша Бутей, все еще ворча, отпирает калитку.

Сплетаются руки. Время бежит, как вода в реке. Прошел час. Они многое обсудили серьезным и неожиданно взрослым тоном. Она шепчет:

— Ох, и достанется мне на орехи! Раймон, я должна идти. Отец снова меня поймает. Только я пришла, чтобы все тебе сказать, — и вот, пожалуйста! Да и твой отец тоже! Если б они хотя бы дружили…

Обе семьи, хоть и живут по соседству, не выносят друг друга по неясным причинам, корни которых уходят к началу войны.

— Раймон, мне пора. В воскресенье, в три, до свидания, милый.

— Побудь еще немножко… После того, что…

Жюльетта смотрит на него. Она хороша собой. Только почему она так похожа на мать?

— После того, что ты мне сейчас сказала, — с трудом продолжает он.

— До свидания, милый, — обрывает она. — Не волнуйся. В сущности, это пустяк. Пустяк, который может случиться с каждым…

На глазах у нее слезы.

— Жюльетта, твои часы спешат, посмотри на вокзальные. Подожди…

Внезапно врывается радио: «Нет, это не рассвет».

Дуэт Ромео и Джульетты. Голоса оперных певцов заполняют бистро неуместной роскошью звуков. Но ни Раймону, ни его Жюльетте это ни о чем не говорит. Джульетта из пригорода покидает кафе. Он смотрит, как она бежит к Рыбачьей улице. Теперь у него влажнеют глаза. И он не уверен, что это от счастья.

— Да выключи ты радио, — говорит один из клиентов. — Ерунда какая-то. В наш век опера — это нелепость. Подумаешь, веронские любовники! Ты когда-нибудь видел веронских любовников у нас на Вокзальной площади, Виктор?

— Нет, — говорит Виктор и выключает радио.

Сентябрь 1951

~

— Важнее всего на свете — строить песочные замки, сказал Маленький принц.

Песочные з а мки

Молодая женщина вошла в бар аэропорта Ниццы, когда по радио женский голос объявлял об отлете самолета на Кипр. Мир раскрывался, как веер. Признаться, я люблю эти места скрещения воздушных дорог, где среди часовых поясов резвятся пространство и время и языки всей земли весело аукаются друг с другом.

Путешественница была высокой и стройной, и волосы с отливом полированного красного дерева окаймляли ее лицо в соответствии с модой, которая превращает всех дочерей Евы то ли в китаянок со старинной ширмы, то ли в родных сестер до неправдоподобия красивой Нефертити, даже если они и не принадлежат к жгуче-черному типу этой с отличным знанием дела оформляемой красоты.

Через руку у женщины было переброшено пальто из шотландской шерсти; она была в газовом платье, разукрашенном в манере последних работ нью-йоркских ташистов: по темно-зеленому фону шли абстрактные узоры — какие-то замысловатые, друг с другом переплетенные красные письмена в китайском, персидском, индийском стиле. Были ли это подлинные восточные надписи? Или просто порожденные фантазией художника и ничего не значащие арабески?