Песок

Все, что происходило в следующий месяц, очевидцы обозначали звучными газетными заголовками — крушение цивилизаций, самое страшное испытание человечества, вселенская катастрофа. Многие оценивали удивительные события однозначно — пришествие, бледные кони, жестокая расправа. Мне же казалось — чья — то суровая холодная воля профилактически встряхнула закисшее в пустяках человечество. Была она жестока, в чем — то несправедлива, но миндальничать с нами уже поздно.

Через пять безумных суток, в течение которых все люди Земли разговаривали, пели, оперировали, задерживали преступников, работали диспетчерами, управляли государствами, умирали каждый на своем собственном языке, наступила пауза. Целую вечность — двенадцать часов нам была дарована передышка. Отдышаться не получилось, но люди вспомнили свои языки, наречия, государства принялись подсчитывать потери в привычных правилах документооборота, всевозможные службы торопились латать дыры.

И тут грянула трагедия неменьших масштабов — у населения перестали функционировать руки, повисли вдоль тел бесполезными отростками.

Снова чрезвычайные меры, стремительный рост жертв, сумятица и неразбериха. Потом опять передышка, больше похожая на продолжение агонии. Двенадцать часов ожидания на поесть, поспать, похоронить, законсервировать, увеличить запасы продовольствия на складах и в холодильниках.

Люди покорно ждали воспламенения Ближнего Востока, распада финансовой системы, битвы за энергоресурсы, парада суверенитетов, радикализации ислама, гонки гиперинфляций, но не того, что пойдешь в магазин и не сможешь подсчитать, сколько у тебя денег, не сможешь объясниться с продавщицой или охранником, не снимешь булку хлеба с полки, не выташишь кошелек из кармана.

Каждый несколько дней с нами происходили новые, невероятные метаморфозы, о которых не предупреждали даже самые смелые фантасты. Мы стойко перенесли невыносимое обострение рецепторов кожи, нарушение координации движений, страх высоты, предвидение близкого будущего, перманентное желание спать, невероятное воспаление слезных желез[33]…

Лучше бы уличные бои, лучше бы нашествие инопланетян, лучше бы смерть глаза в глаза, чем неожиданные выпады оттуда, откуда не ждешь.

Лучше бы авиабомбардировки, линии фронтов, движение военной техники по городским улицам, крах платежных систем, предательство, возвращение к натуральному хозяйству, чем покорная инженерия апокалипсиса, когда все населенные пункты разбиты на квадраты, патруль уверенно бьёт на поражение в случае беспорядков, а еду (немного крупы, консервы) спокойно выдают на любом распредпункте.

Лучше бы дым и пламя, чем устало скулить от страха завтрашнего дня. Удары из ниоткуда вышибали человека из человека, иссушали, обращали в тень, в дрожащее от усталости животное. Происходило полное истощение всех базовых чувств, ранее прочно укорененных в человеке. Любовь, сострадание, гнев, зависть, желание быть частью всемирного либо локального человеческого стада. От всего этого оставалось несколько инстинктов — утолить голод, забиться в угол, переждать ночь.

Изменения сопровождала ужасная усушка — утряска. Заводы и трубопроводы взрывались, индексы рынков взлетали и падали, в городах вспыхивали волнения, беспорядки, гибли люди, однако в количестве значительно меньшем, чем в любой спокойный отрезок 2-ой Мировой трагедии.

Конец света — когда перестаешь думать о завтра. Когда твоя мысль — загнанный в клетку зверёк, который мечется вдоль прутьев — часов до следующего голодного беспамятства.

Конец света — когда голод и страх становится невыносим, и ты используешь, что-то одно, чтобы подавить другое. Но для этого необходимо выйти из укрытия туда, где есть люди, гораздо сильнее, ловчее, испуганней, голодней, опасней тебя, и они могут лишить тебя последнего, хотя этого последнего у тебя уже нет.

Вас может возбудить что-нибудь, совсем не связанное с сексом?

В это трудно поверить, но мы с Ляпой принимали происходящее как должное.

Говорить нам было не обязательно, вместо рук главные партии у нас с Ляпой исполняли другие органы. Губы, язык, глаза. Мы словно питались тем, что оправданы наши ожидания невероятного, невозможного, наше предчувствие необратимой расплаты за всеобщую человеческую слепоту и глухоту.

Я буквально жил в Ляпе. Не прятался в ее щедрых объятиях, а компенсировал себе те годы, что мы провели врозь. Ее огромные соски под взглядом темнели, стремительно теряя размеры. Как от мороза. Каждый раз я заворожено смотрел, как ореол отдает силу наливающейся соком вершине толщиной с мизинец. Только потом принимался целовать.

Ее тело легко поддавалось декомпозиции — каждое ответвление, каждая ниша доставляла отдельное, несоизмеримое с другим удовольствием.

Довольно популярное видеоизложение того, что мужчина желает проделать с женщиной даже самой трепетно любимой, имеется в пространстве Инета. Каким бы шокирующим не показался видеоматериал, вынужден признаться — мы действительно стремимся совершать довольно неблаговидные упражнения.