Песок

Самый необычный в истории цивилизации месяц мы провели в постели. И не жалеем.

Это было кошмарное для человечества, но самое счастливое для нас время.

Совершая всего лишь возвратно — поступательные движения, мы укрывались от чудовищных невзгод.

Вокруг нас происходили тектонические сдвиги. Рушились государства, вспыхивали и утихали голодные бунты, крепчали характеры соседей. Я замечал все это только когда выходил в поисках пропитания.

Слава Богу, в Москве не случилось серьезных волнений. В наше гнездышко никто не вламывался. Водопровод и свет работали.

Самое объективное в мире российское телевидение тоже приноравливалось к катастрофам, поэтому мы регулярно узнавали, какая напасть в тот или иной день сваливалась на наши забитые мусором головы и организмы всего остального прогрессивного человечества, как с напастью бороться и где искать помощи.

Я комкал миниатюрное тело Ляпы, гнул тонкую хрупкую кость, вжимая — втирая в себя, читая ее мысли, предвидя недалекое будущее, заливаясь слезами, дергаясь как паралитик, не в состоянии контролировать ни один из органов, даже тот, который все еще оставался в Ляпе, засыпая, забываясь, несясь в пропасть Апокалипсиса, который еженедельно менял свое зловещее выражение.

Я не боялся. Только в этот месяц я жил по-настоящему.

Все ждали финального испытания, к приходу которого разогревали все эти чудовищные кошмары. Последняя метаморфоза, выпавшая на долю человечества, контрольным выстрелом должна была добить его. Все уже поняли — готовиться бесполезно. Сценарий конца света непременно будет фееричным, неожиданным и невыносимо тяжелым даже для отголосков человека, которыми мы стали.

Благодаря тому, что происходит вокруг, наша реальность уплотняется или теряет мясо?

— Страшно то, что почти любой землянин может оступиться и оказаться там, — конечно, мы постоянно рассуждали об Омеге, объявляя её причиной всему происходящему:

— Мне кажется, этот виртуальный нарост, — размышляла Ляпа. — Образован лишь силой мысли и веры. Он обречен на исчезновение. Высохнет и отпадет. В этом случае человечество спасено.

Она так стремительно носилась по кухне (не забывая поворачивать ко мне лицо), что казалось — красная бабочка на виске самостоятельно порхает среди запахов картошки и лука (сегодня Ляпа готовила долгожданный праздничный ужин после месяца прозябания на хлебе и воде).

— Мысль материальна, — шутил я. — Не надо недооценивать ее стойкость и долголетие.

Гораздо сильнее меня волновал вопрос:

— Не потому ли происходят все эти треволнения, что некоторое время назад некий землянин, несомненно русского происхождения, проник в некую зону Альфа?

— Опять ты об этом, — фыркала Ляпа, подбегала к окну, чтобы насладиться экологически нечистым видом на ТЭЦ—25, одновременно предлагая мне забыть об Омеге. Ракурс сзади очень располагал к этому. Ляпа предпочитала готовить без одежды.

Дым все еще валил из труб, но с каждым днем казался все более плоским на хмуром фоне неба. Небо, укутавшись перистыми облаками, нависало все ниже и ниже над нами.

Все на Земле постепенно становилось ненастоящим — обратный процесс сотворению и созиданию.

Возможно, физически Вселенная продолжала расширяться, но действительность вокруг стремительно теряла мясо, теряла вес. Ее конструкции ужимались, становились хрупкими, хрустальными.

По истечении месяца большинство населения имело истерзанные нервы и рефлекторную готовность к тому, что завтра будет хуже, чем сегодня.

Мне же все чаще казалось, что происходящее со мной здесь и сейчас — миражи, пустяки и безделица. где-то за пределами всех горизонтов набирают обороты события гораздо более важные, чем крушение цивилизаций. Там, где даже ленивые перемещения неоткликающейся части меня могут стать страшнее атак авианосца.

Тем, что здесь не весь я, можно было объяснить странные мысли, вспыхивающие во мне полубессознательно, но с учащающейся периодичностью.

Несколько раз меня заставлял задохнуться вид из окна. Я ожидал увидеть не трубы ТЭЦ и пятиэтажную высоту обзора, а землю почти у ног и на ней что-то спокойное, растительное, не способное вгрызться в память.

Внезапный интерес вызвал рисунок, совместными усилиями сделанный в нашу с Ляпой Великую Встречу. Обнаружив в ворохе газет, я прикрепил его на холодильник.

Заглядывая в холодильник, я каждый раз испытывал к губастому скелету странное сочувствие. Сочувствие к его одиночеству? К страшной, незаслуженной (?) ответственности за все происходящее?

Наконец, самое неприятное. Когда я смотрел на Ляпу, легко меняя оттенки ощущений (вожделение, радость, нежность), я ловил себя на мысли, что предаю себя, какую — то часть Ивана Владимировича Покрышкина, что выброшена непреодолимо далеко отсюда.

Нам нужны великие потрясения?

Несмотря на коварные изменения правил общежития, государственные структуры большинства стран выдержали. Работали силовые ведомства, научившись сговариваться, утратив бойкость прежней коммуникации, трудились коммунальные службы.