Песок

Коннер ненавидел этот голос. В том, что случилось, не было ничего волнующего — лишь трагедия и потери, а теперь еще и неопределенное пугающее завтра. Сдуваемые ветром дюны затопят Шентитаун, как никогда прежде, превращая его в еще один хаотичный Лоу-Пэб. Его народ получил тяжкий урок, гласивший, что впереди всегда ждут новые и более крупные невзгоды. Он представил себе тянущиеся перед ним бесконечные дни, когда таскание ведер от водяного насоса будет вспоминаться с той же блаженной ностальгией, как горячие ванны и туалеты со смывом. Всегда оставалось, куда падать. Сыплющийся песок не собирался останавливаться.

Размышляя обо всем этом, Коннер слегка свернул в сторону, намереваясь пройти возле своего дома. Ему нечего было там делать — он забрал оттуда все вещи для своего путешествия через Ничейную землю, казавшегося теперь столь далеким. Он просто хотел убедиться, что входную дверь не засыпало, что у них с Робом будет куда вернуться, что песок вокруг их дома не обрушился от подземного грохота.

Дверь была на месте. Над домом все так же висели леса. Коннеру показалось, что внутри горит фонарь. Из-за покосившейся двери сочился свет.

Коннер медленно подошел ближе. Он не стал стучать, лишь попробовал ручку. Ее, как обычно, заедало, но замок был не заперт. Он толкнул дверь.

К двери повернулся мужчина с аккуратно подстриженной бородой, широко раскрыв глаза. Он и двое мальчиков сидели за кухонным столом Коннера. Пахло готовящейся едой. Мужчина поднялся, опрокинув стул, и выставил перед собой руки.

— Простите, — проговорил он и потянулся к детям, которые перестали есть суп и замерли с застывшими лицами. На всех была красивая дорогая одежда. — Мы сейчас уйдем. Мы не хотели ничего дурного.

— Нет, — сказал Коннер, махнув рукой. — Оставайтесь. Это мой дом. Все в порядке.

Мужчина взглянул в сторону темной спальни. Коннер не мог понять, есть ли там кто-нибудь, и подумал, что, возможно, мужчина решил, что ему и его детям теперь не хватит места.

— Вы из Спрингстона? — спросил Коннер.

Мужчина кивнул и, поставив стул, положил руку на его спинку. Дети снова начали хлебать суп.

— Я забрал мальчиков сегодня утром на прогулку на сарфере. Мы видели, как все случилось. Моя жена… — Он покачал головой и отвернулся.

— Мне очень жаль. — Коннер поправил пустой баллон на спине. — Можете оставаться здесь сколько захотите. Я просто проверял дом.

— А вы?..

— Найду где переночевать, — заверил его Коннер, подумав о сарфере и ночи под звездами. — Соболезную вашей потере.

Он повернулся, собираясь уйти, но мужчина шагнул к нему и хлопнул по плечу.

— Спасибо, — прошептал он.

Коннер кивнул. У обоих стояли слезы в глазах. А потом мужчина обнял его, и Коннер подумал, насколько ему показалось бы странным подобное еще вчера.

Глоралай не было дома. Коннер постучал и подождал, но окна оставались темными. Он попробовал заглянуть в школу, подумав, что именно там соберутся его друзья, и заметил спешившую между дюнами мать его одноклассника Мануэля, лицо которой частично освещал горящий факел в ее руке. Остановив ее, Коннер спросил, что с Мануэлем. Она обняла его и ответила, что Мануэль у колодца вместе с остальными, а потом спросила про Роба.

— С Робом все хорошо, — сказал Коннер, а затем поинтересовался, где может быть Глоралай.

— Думаю, все сизифы сейчас у колодца.

Коннер прикинул время и понял, что, вероятно, ему сейчас тоже полагается быть там. День был будний, о чем он забыл не только потому, что ухаживал за Лилией в «Медовой норе», но и потому, что ушел в пятницу с уроков, рассчитывая никогда больше не возвращаться. Уже стемнело, и он должен был сейчас, как обычно, таскать свою норму. Поблагодарив мать Мануэля, он поспешил к колодцу, внезапно осознав, что песок никогда не оставит их в покое, даже после того как обрушилась стена, даже на эту ночь, чтобы дать им отдохнуть и прийти в себя, посчитать и надлежащим образом похоронить мертвых. Все так же требовалось таскать ведра, чтобы не умереть от жажды. Боги не знали жалости. Вик была права. Подобная жестокость могла исходить лишь от тех, кто повернулся спиной к людям, полностью их игнорируя. Точно нацеленные удары понять было легче. По крайней мере, жертва знала, что ее мучительный вопль будет услышан.