Песок и золото

Скоро должно было рассветать, и на улице впервые стало холодновато. Мы поднялись в номер, я толкнул ее на кровать и навалился, торопливо расстегивая штаны, хотя ни мне, ни ей ничего не хотелось. Она не шевелилась, глядела в сторону, в то время как я качал изо всех сил. На глазах у меня выступили слезы, я качал все сильней и сильней, распаляясь, кровать заскрипела, и мне захотелось ее сломать, но из этого ничего не вышло. Она лежала, не издавая звуков, но когда я кончил в нее, мягко прижала к себе и прошептала в ухо: «Я...», — потом, словно испугавшись такого решительного местоимения, добавила едва слышно — «просто...», — и замолчала, не договорив.

* * *

Перед отлетом мы искупались. Вода была мягкой и очень прозрачной. Солнце сияло так сильно, как ни в один из предыдущих дней. Я купался недолго, потому что мелкие рыбки, возможно, пираньи, кусали меня, привлеченные кровью.

— Вытряхни воду из ушей, — сказала Лиля так, как будто это было идиоматическое выражение, вроде «сними розовые очки». — А то когда будем взлетать, перепонки лопнут. Тогда на тебе живого места не останется вообще ни одного.

Я улыбнулся. Казалось, живых мест на мне и так давно не осталось.

Мы молча собрались, молча слушали гида, который был обижен на нас из-за того, что мы не съездили ни на одну экскурсию.

Полет предстоял долгий, с пересадкой в Шанхае. От одного до другого рейса не меньше 6 часов. Нахождение в воздухе было для меня ненавистно, я не мог ни спать, ни читать, поэтому когда Лиля сказала, что идет в аптеку, я попросил ее взять снотворного. Она сказала, что уже взяла, а теперь выяснилось, что никакого снотворного не было. Она мне соврала, легко и без всякой на то причины. Меня, конечно, это слегка вывело из себя, и я наговорил ей обидных слов, пока мы поднимались по трапу. В самом деле, почему она решает за меня все: перевозить ли наркотики через границу, умирать ли глупейшей смертью на подвесном мосту, спать или бодрствовать в самолете. Почему-то последнее в этом ряду особенно раздражало.

Весь полет до Шанхая я смотрел сериал «Mad man» с китайскими субтитрами, а потом мы просто бродили в огромном аэропорту, поели и поменяли немного денег. Лиля выглядела усталой, глаза и губы были слипшимися, волосы отливали коричневым, локоны падали на лицо и свисали, и она не поправляла их. Вид у нее был по-настоящему жалкий, совсем неприкаянный, лицо стало напоминать собачью мордочку.

Я изучал это лицо, в котором вроде бы помнил наизусть все, до самой мелкой черты, но теперь не узнавал его. Из глаз пропало темное сияние, воронкой затягивавшее в себя — теперь это были обыкновенные глаза, болотно-карие. Она не кусала губ, которые совсем побелели и будто сошли с лица, истерлись. Любимая нежная белая шея приобрела пергаментный цвет. Передо мной была просто слегка раздраженная женщина, которой хочется спать. И она глядела на меня без всякой симпатии.

А потом она начала громко плакать. Просто сидела и плакала рядом со мной, как будто нет еще ста человек рядом. Пухлая пожилая китаянка дала ей платок и начала о чем-то тихонько спрашивать, Лиля только мотала головой. Она сходила в туалет и умылась. Я подумал, что все-таки нужно ее утешить, но какая-то злая тупость владела мной, и я сидел весь полет, как вкопанный, с окаменевшим от ненависти выражением.

Пока ждали багажа, Лиля опять разревелась. Слезы, сопли, все это было гадко. Глаза у нее стали очень красными, все в прожилках, даже не верилось, что столько влаги можно выжать из них. Нас встретил тот же таксист, что и отвозил: «Вот это встреча», — обрадовался он, а мы ничего не ответили. Я посмотрел на него уныло, и он понимающе улыбнулся мне. Страшно представить, сколько пар расстается на отдыхе. Сколько расставшихся пар он забирал. Наверняка случались и бурные сцены. Такого водилу ничем не проймешь, даже если бы я достал пистолет и раскроил ей череп.

Когда я подумал об этом, Лиля положила голову мне на плечо. При езде ее маленькая уставшая голова покачивалась беспомощно и легко, как пластиковая игрушка.

Она уснула, а следом за ней и я. Когда нас разбудил водитель, я понял, что он наверняка нас еще погонял по кругу, чтоб накрутить счетчик.

Мы с трудом доползли до кровати, не расстелив ее и не раздевшись. В переплетении тряпок и простыней я нащупал влажное и горячее, в этом сопящем, полуживом существе, обнял и поцеловал несколько раз, нежно, она ответила мне с такой же слабой нежностью, не просыпаясь.

— Прости. Я очень тебя люблю, — все так же, не просыпаясь, шепнула она.

И я обнял ее изо всех сил, так, что ей стало больно. И сказал ей: «Хорошо, что мы дома».

Родинка