Песок и золото

Рядом с отелем было два кафе — в одном играло «Русское радио», и был борщ, стоивший шестьдесят юаней, то есть примерно триста рублей, а в соседнем кафе было тихо, и доносился шум волн, и можно было заказать огромную, почти кастрюлю лапши за двадцать юаней. Мы взяли ее, а еще темного местного пива. Лапша была вкусная, пиво холодное и тоже вкусное.

Мы спустились к воде, взявшись за руки. С каждым шагом нарастал трепет, детская ни с чем не сравнимая радость, и я жалел, что мы не догадались достать купальники. Пляж был пустым, море — прозрачным и мелким, и небо, тоже прозрачное, висело над головой.

Волны, аккуратно лизавшие стопы, неожиданно встрепенулись и окатили до пояса. Лиля, взглянув на меня своим любимым лукавым взглядом, вдруг бросилась в воду, широкими, размашистыми шагами пошла вперед. Когда вода поднялась ей до ребер, нырнула с головой, пенная голубоватая волна захватила ее, она пропала на пару секунд, вынырнула совершенно счастливая, во вспухших и налипших на тело вещах, смахнула со лба длинные волосы, похожие на черные плети. Она позвала к себе, но я остался на берегу. Мне хотелось нырнуть, но я подумал, что будет неприятно стоять и мерзнуть в мокрых вещах, и что я буду чувствовать себя глупо перед метрдотелем. Она снова нырнула, забыв обо мне, и мне оставалось ждать и растерянно улыбаться.

Отель был довольно ветхий, с плохо заретушированными старческими отметинами, сыпалась штукатурка, кондиционер работал только на самом сильном режиме, чайки над нашим балконом возились в гнезде.

Она лежала, запутавшись в простынях, голая, мокрая, после душа, и от ее волос все еще пахло морем. Морем тянуло и с балкона, запахи их соединялись, и казалось, что Лиля тоже часть этой большой прозрачной воды, шевелящейся лениво и ласково. Но со мной она была холодна, она не повернулась ко мне и даже не пошевелилась, когда я обнял ее. Спустившись ниже, я уловил телесные запахи, и понял, что Лиля плохо помылась, только смочила тело.

Я вышел на балкон с уже согревшимся пивом и медленно пил его, усевшись на белый пластиковый стул, какие обычно стоят у лотков с шавермой. Никак не удавалось прийти в себя, голова была ватная, мысли текли медленно, с трудом просачиваясь через вату.

Когда стемнело, мы спустились поужинать. В меню того же кафе обнаружилась водка, стоившая дешевле пива. Это вселило в нас некоторый оптимизм, и мы взяли сто грамм на пробу, но с трудом одолели их. Водка была хуже бензина.

Мы молчали, глядя в окно. Было видно, как пузатые китайские дети, которые тоже молчали и молча прыгали в освещенный круглый бассейн.

Поднявшись в номер, занялись любовью, холодной, быстрой, бесчувственной. Холодными были простыни, холодной была она, и мелькнула мысль, что нужно было взять с собой и теплые вещи. По заправленному пододеяльнику полз крупный жук, но нас обоих это не очень заботило. Она по-прежнему не говорила со мной, и мне не хотелось настаивать.

* * *

Постепенно все вроде бы стало входить в норму. В Москве я с огромным трудом вставал в десять утра, чтобы успеть на работу, здесь же без будильника просыпался в восемь. Мы хорошо завтракали, и даже не пили пиво с утра, долго загорали и долго плавали, долго читали каждый свою книгу, и уходили, когда солнце припекало так, что уже нельзя было оставаться даже в тени. Туристов нашего возраста было мало, и мы не общались ни с кем, кроме разносчицы кокосов и официантов в столовой. Губы у Лили всегда становились очень белыми от кокосового молока.

Когда солнце закатывалось, по всему берегу зажигались голубые и розовые фонари. Местные готовили на мангалах морепродукты. Мы ходили туда каждый вечер — коктейли, кальмары и рыба с нежной бескостной плотью, и черные горы волн, и воздушные змеи. В один из вечеров, прогуливаясь по ночному пляжу, я потащил ее в редкие заросли. Сбросил с себя одежду и, постелив на холодный песок, положил на одежду Лилю. Всего за пару минут, состоявших из беспрерывных быстрых толчков, она исцарапала мне всю спину. Я кончил в песок. Мысль, что часть меня останется на этом красивом берегу навсегда, мне понравилась. Это гораздо лучше, чем бросать монетку в фонтан, чтобы вернуться. Не одеваясь, мы лежали на спинах. Облака висели так низко, что их можно было потрогать. Лицо само собой улыбалось, было так хорошо, было безумно хорошо, лучше и быть не может.

Казалось, что никаких помех нет между нами, помех, преследовавших нас в Москве на каждом шагу. Не было ничего, кроме нас и волн, бесконечно на нас накатывавших, были огромные пространства тишины, которые можно было заполнять и заполнять словами, но нам не хотелось их произносить. Наверное, все было идеально и так, но не покидало почти не ощутимое беспокойство, которое я списывал на общую тревожность, всегда сопровождавшую меня, когда я был далеко от дома. Нам как будто мешало что-то вроде невидимой занавески, которую очень легко сдвинуть, но вот где ее край, понять не получалось.