Песок и золото

Лиля с детским невинным любопытством заглянула через мое плечо и бесшумно ушла в комнату. Лиля — мягкие черные волосы, поэтическая бледность, тонкие черты лица. Так и хочется ей пририсовать черную шляпку, черную вуаль, длинные шелковые перчатки и прочую вульгарную атрибутику, почему-то очень ей подходящую. Губы у нее тонкие и бескровные, но она покусывает их с такой страстью, что понимаешь сразу — нет и не может быть более соблазнительных губ.

Заметив мою нервозность, она обронила небрежным тоном: «Такси подождет». Эта самая обыкновенная фраза подействовала на меня моментально, как седативный укол, но всего на несколько секунд, а потом тревога, усилившись многократно, накатила опять, когда я увидел, как она медленно подошла к чемодану, провела пальчиком по кремовой шершавой поверхности и вдруг с яростью хлопнула крышкой, как будто из глубины чемодана ей прокричали оскорбительные слова.

Перед поездками я всегда слишком волнуюсь: думаю о том, что случится авария, или по соседству окажется отморозок, который отравит все путешествие. Или ребенок будет орать. И что там, где я окажусь, случится что-нибудь непредвиденное, чего я даже не мог бы вообразить, сидя здесь.

— Тебе нужна дорожка, — сказала Лиля, отвернувшись и приспустив халат с острых плеч. Она по-прежнему не торопилась. Оставалось десять минут.

— Мы же договорились.

— Ты слишком переживаешь. И я очень переживаю. Последняя маленькая дорожечка ждет тебя на стиралочке, — просюсюкав это с притворной нежностью, она добавила. — Не оставлять же.

Дорожка, узкая и тонкая, напомнившая о ее губах, ждала на круглом зеркальце, вместе со скрученной долларовой купюрой. Я достал из серванта бутылку виски, налил в хрустальный стакан. Слышались тихие и отчетливые удары колоколов в Воскресенском храме: пробило двенадцать часов. Нос зачесался, внутри обожгло — все из-за того, что у меня искривленная носовая перегородка. Голова слегка закружилась, и в глазах как будто прибавили яркости.

Выйдя из ванной, я увидел, как сверху стопки прочих пляжных вещей упала соломенная широкополая шляпа с красной лентой. Я даже не знал, что она есть у Лили.

— Ну вот видишь, так же гораздо лучше, — она поцеловала меня, смотря в сторону. Лиля вообще никогда не смотрит в глаза, и разговаривает так, что даже когда вы одни, нельзя с уверенностью сказать, что она разговаривает с тобой, а не с кем-то другим, невидимым. Лиля говорила со мной в этой странной манере почти всегда. И еще всегда скакала с одной на другую тему, начинала рассказывать одну историю, продолжала второй, заканчивала десятой, попутно еще и спутав все имена и названия. Это должно было раздражать, но почему-то не раздражало.

Раньше я был очень нетерпелив и незрел в вопросах любви, и считал, что мне нужна совершенная девушка. Лодыжки чуть толще, чем нужно, родинка там, где не нужна, или голос чересчур странный, низкий — и я моментально делался безразличным, но в Лиле было то, что заставляло со всем мириться, сразу и навсегда.

* * *

Самолет долго не шел на взлет из-за погодных условий, а когда набрал высоту, Лиля сунула руку в лифчик и достала пакет с кокаином, спокойно положив на откидной столик перед собой, как будто это были обычные успокоительные таблетки. Я в полсекунды пришел в себя, хотя до этого пребывал в весело-рассеянном состоянии.

— Ты чего творишь, сука? — прошептал я не своим голосом, чувствуя, что в голове все бурлит и закипает, как в мультиварке. Так можно и инсульт схватить. Она улыбнулась одними глазами, довольная моим выражением лица, которое наверняка представляло собой смесь страха и злобы.

— Лучше сядь так, чтобы меня не было видно. Подайся немного вперед.

— Вы пристегнулись? — к нам приблизилась стюардесса, остановившись у самого столика. Легкая дрожь пробежала по позвоночнику и стихла где-то вверху.

— О да, — ответила Лиля, изогнув спину и наглядно продемонстрировав застегнутый на ремень живот. Она сделала это так эротично, и их лица были так близко друг к другу, что я даже удивился, как это стюардесса не нагнулась, чтобы поцеловать Лилю. Почти в каждом движении Лили было что-то, что возбуждающе действовало и на мужчин, и женщин. В особенности когда она ела — это был как порнофильм, который включили посередине застолья. Даже самые наглые смущенно отводили глаза.

Стюардесса прошла дальше, а Лиля разжала кулачок, в котором успела упрятать пакетик.

— Выкинь немедленно, — сказал я. — В унитаз или куда угодно.

— Выкинуть пятнадцать косарей? Ты заболел, милый?

— Он же тебе бесплатно достался от бородатого гомика.

— Не называй его так.

— Спусти порошок в унитаз, я прошу тебя.

— Перестань говорить глупости, конечно, ничего я спускать не стану.