Песок из калифорнии (СИ)

Вон та толстая смуглая вчера с длинным носатым в кожаной куртке была, сегодня кофе пьет с каким-то седым козлом, а он ее за руку держит, ну сука, проститутка!

Все у него было - друзья, подруги, было кому позвонить, с кем поболтать, с кем переспать, все было, и все осталось в прошлом, одни воспоминания, но и те уже не греют, только раздражают... Последняя герла в Совке была у него перед самым от отъездом, на выставке одного мазилы он ее склеил, торопливая такая богемщица оказалась, все быстрей ей хотелось, все куда-то рвалась - жить, везде успеть, везде побывать... Интересно, успокоилась или нет? Василий прикрыл глаза и попытался помнить ее ими... Одна пустота, он даже не помнил - худая была или толстая, одна пустота да торопливость запомнились...

За окном снова пошел дождь, где-то внизу хлопнула дверь, видать эти сквотеры херовы на промысел пошли, красть, это они так с капитализмом борются, на баррикады пойти духу не хватает, так они по супермаркетам промышляют, ну революционеры ебаные, не даром тут и плакаты есть, и литература соответствующая - Маркс, Кропоткин, Троцкий... Можно было бы гордится, что русские мыслители их направляют и ведут, только какого черта тут гордится, плакать надо... А он в молодости с Лысым Филом, за бутылкой вермута болгарского, о Западе и свободе рассуждали, мечтали о цветочном братстве и празднике Любви, а тут... Суки-революционеры, крадущие по магазинам, дранные крутые быки и стриженные девки с замашками блядей... Дают вроде всем, но только не ему.

Штрих пятый.

В Париже зимой бесперспективно. Летом он хоть на что-то надеялся, куда-то хоть совался со своими рисунками, бился как рыба об лед, да еще своими эмигрантскими делами занимался, но кончились франки, зарядили дожди, где-то в метро оставил по рассеянности да под вермут местный свою заветную папку, порвались щузы и куртка, и пришел товарищ депресняк... Впереди не хера ни видать, впереди ни чего не будет, рождаться надо было не в Рязани, колыбели русской поэзии двадцатого века, а в Париже, и не в семье электрика и поварихи, а хрен знает кого... И учится надо было не на прикладном, текстильного института, а в какой-нибудь Сорбоне от искусства, то да бы к его тридцати пяти было б все...И слава, и прайса, и флет, и целые шузы... А так одно говно, и морду разбить за судьбу некому, правильно Боб поет - не прижжешь ей паскуде хвоста огоньком, вот и полная безнадега, депресняк долбает у который месяц, сейчас бы закинутся колесом да запить винцом вонючим, и забыться б хоть на мгновение, вспомнить бы все то, что было ништяк и в кайф, вспомнить лето, море, герл, френдов, траву, вайн, жратву, жратву, жр... Ну в рот ее пополам - смачно выругался Василий не известно в чей адрес и сплюнул. В уголках глаз щипало и он зло усмехнулся - ссать меньше будешь, уже как герла, ностальгия выбила слезу у эмигранта и он пополз на коленях к березкам... Какая на хер ностальгия, ебена вошь, да он плевал на эту помойку, Совок вонючий, Родиной зовется, ему бы совсем немного бы, хер с ней, с известностью, продавался бы немного, хоть чуть-чуть и все, так нет же суки, тут от мазил дранных, жопой рисующих и путающих Пикассо с Рембрандом кидать не перекидать... Он по лету, когда шатался с папкой заветной по галереям, щузы бил, насмотрелся на это творчество... Руки оторвать мало, а тем кто покупает - глаза повыбивать! Да на Арбате вчерашний слесарь талантливей пишет, сраку что ли подставляют хозяевам галерей эти писаки от слов писсуар...

Сейчас бы напиться, в смерть, в стельку, и по венам полосануть, лечь под тряпку и все. И все... Напоследок вспомнить всех, кого любил, с кем пил, с кем делился последним, и вперед. И все... И ни чего не будет больше - ни голода, ни холода ни сырости... Вечный кайф, порог, к которому он уже дважды подходил в своей жизне, было такое у него, и наконец-то он узнает, что же там так сильно сияет, аж глазам больно...

Штрих шестой.

В Париже зимой просто нет сил. Ни на что. Аскать ломает и больше чем полфранка в самом лучшем случае не дадут. И то не каждый. Воровать не умеею. Рисовать нет прикола, хотя этот рисунок просто обалденный, видимо его пик, умри, а лучше н напишешь...

Улица зимнего Парижа, реклама бистро, фонари, снег пополам с дождем и все отражается, ломаясь и дробясь, в лужах с мусором и в низких облаках. Автор Василий Румянцев, непризнанный гениальный художник конца двадцатого века...

Ни на что нет сил. Друзей нет, подруги нет, есть жилье. Поджечь бы его, но тогда точно только под мост. Денег давно уж нет...

Улица зимнего Парижа, реклама бистро, фонари, снег пополам с дождем и все отражается в лужах с мусором, низкие облака свинцового цвета нависли над всем эти и ни на что нет сил. Даже на жизнь. Сейчас бы закинутся бы каким-нибудь таким колесом, что б кони двинуть, так где его взять, а пилится нет сил, ни физических, ни духовных...