Пестель

Отправляясь в Петербург, Пестель хорошо представлял себе сложность предстоящих переговоров. Свои размышления по этому поводу он поведал Сергею Муравьеву-Апостолу, который воспроизвел их в своих показаниях: «Перед отьездом же своим в Петербург Пестель говорил мне, что он намерен все средства употребить, чтобы совершенно слить в одно оба общества, что для сего намерен он предложить Северному обществу признание над собою директорства Южного, обещая им таковое признание и со стороны Южного; что он более всего ожидает сопротивления на счет принятия «Русской Правды», тем паче, что в Северном обществе существует конституция, сочиненная Н. Муравьевым, и что сопротивление сие тем неприятно будет, что он не может отступиться от «Русской Правды», признанной всем Южным обществом, но что во всяком случае употребит он всевозможное старание для совершенного соединения и введения единодушия между обоими обществами».

Республиканской «Русской Правде» Никита Муравьев противопоставил свой конституционно-монархический проект будущего устройства России. Проект этот был составлен во многом «в пику» Пестелю. Диктатуре Временного верховного правления Никита Муравьев противопоставлял выборы и созыв Учредительного собора, вместо республики предлагал учредить конституционную монархию, Россию он видел не единым унитарным государством, а конфедерацией — по образцу Соединенных Штатов Америки. Муравьев предлагал ввести высокий имущественный ценз для тех, кто собирается избираться в высшие органы государственной власти, решительно отвергал аграрный проект «Русской Правды», предлагая оставить землю за помещиками.

Пестелю в столице предстояло не только обсудить вопрос о будущей российской конституции. Необходимо было договориться о наведении порядка в устройстве объединенного общества. Как и в период работы над статутом Союза благоденствия, и на совещаниях 1820 года, Пестель хотел превратить тайное общество в сплоченную боевую организацию. При этом ему было необходимо скрыть от петербургских заговорщиков слабость и неспособность к действию общества на юге. По свидетельству Николая Тургенева, приятеля Пестеля, как раз в тот момент собиравшегося порвать с заговором и уехать за границу, южный лидер в беседе с ним заметил, что его организация «состоит не более чем из пяти-шести человек». При этом Пестель прозрачно намекнул Тургеневу, что эта информация конфиденциальна: «Нашу организацию считают сильной и многочисленной — пусть считают; по-моему, незачем развеивать это заблуждение». Тургенев относился к Пестелю с симпатией и не сообщил о разговоре с ним членам северной Думы. И у столичных заговорщиков остались явно преувеличенные представления о силе Южного общества.

Но руководитель южной Директории, отправляясь в Петербург, не мог до конца представить себе всю сложность предстоящих переговоров. Он был не прав, когда предполагал, что главным камнем преткновения будет его «Русская Правда». Один из трех членов северной Думы безоговорочно ее принял, а два других спорили и колебались.

28-летний поручик князь Евгений Оболенский, член Думы, вступивший в заговор еще во времена Союза благоденствия, признавал на следствии: «Действительно при свиданиях моих с полковником Пестелем я ему оказал желание мое соединить общества нераздельно между собою и даже полагал возможным принятие предлагаемой им конституции». Сам Пестель заметит в показаниях, что нашел Оболенского «больше всех на республику согласным».

Князь Трубецкой, «корифей» заговора, к тому времени 34-летний гвардейский полковник, опытный штабист, в принятии «Русской Правды» колебался. Согласно Пестелю, Трубецкой на переговорах «решительного образа мыслей не показывал: то был согласен на республику, то опять оспаривал ее». Сам Трубецкой на следствии сознался, что «входил» «в некоторые виды» Пестеля. В принципе, южный лидер мог рассчитывать сделать Трубецкого своим политическим союзником.

И даже «конституционные прения» с автором северного проекта Никитой Муравьевым, третьим членом Думы, в 1824 году 29-летним штабс-капитаном Гвардейского Генерального штаба, в общем не выявили принципиальной разницы во взглядах, не дающей возможности договориться. Муравьев, конечно, «оспаривал разные статьи» «Русской Правды». Однако, по словам Пестеля, отзывался «с сильным негодованием» о членах императорской фамилии, утверждал, что монархия введена в текст его «конституции», чтобы не отпугнуть «вновь вступающих членов».

Кроме того, и сам южный лидер показал в вопросе о конституционном проекте достаточную политическую гибкость. Трубецкой свидетельствовал на следствии, что ради соединения обществ он был готов даже отказаться от собственных предположений: «Пестель своей конституции уже не защищал, но показал вид, что он убежден нами и что в России конституционное правление не иначе может быть, как монархическое». По свидетельству же Оболенского, южный лидер согласился на составление единого конституционного проекта обоих обществ.

* * *