Пьесы

М а р и н а (читает некоторые фразы вслух). «…Эта музыка, наверно, про юношу в степи, который мчится на коне, ищет страну вечной любви…». (С теплым юмором.) Ну вот! Еще один комик… (Читает.) «…Там… у голубых окон, одинокая девушка…». Гм! (Улыбается, левую бровь действительно немного изламывает.) «…Скажите, ветры, или вы, звезды, выйдет ли девушка ему навстречу?..». (Глаза мечтательные, голубые. Пауза.) Скажите, monsieur ветры, шепните, madame звезды, что ответить этому милому комику — нашему отшельнику? (Садится. Нотный столик. Карандаш. Левая рука на клавишах. Правая — пишет.) «Девушка одинока. Да. И ждет. Кого — не знает, но давно уже ждет. Во сне, в мечтах, где-то в голубых веках, кого-то из-за Днепра или от трех могил, от Желтых Вод или из Сечи ждала и ждет. Кого? (Коснувшись клавишей.) Возможно, вас, милый поэт. Наверно, вас, если вы на коне. Да, только вас, если вы на коне и с оружием». Нет! Нет! Этого не надо, это уж от программы. Без «если». Пусть будет от души. (Перебирает клавиши.) «Ждет вас, милый поэт. Одинокая девушка. В стране вечной любви». Нет! Лучше от программы! «Ждет в стране, где на дверях висят два ржавых замка, московский и польский, мечтает, что тому отдаст и душу и тело, кто замки эти собьет…». Нет, пусть будет от души!..

11

Марина играет. Мне кажется, еще минута, еще одно прикосновение руки — и волна светозарного пафоса достигнет неба, зазвенит о звезды, и тогда небо — звездный рояль, месяц — серебряный рог заиграют над землей патетическую симфонию. Мне до боли светло в глазах, я вижу далекие звездные просторы, слышу музыку звезд. Одного не вижу — как Марина с письмом в руке идет ко мне. На лестнице ее обгоняет военный. Офицер. Оглядывается. В восторге подбегает к ней.

О ф и ц е р. Mon Dieu! Это вы, Marine? Здравствуйте! Узнаете вашего прежнего гимназического chevalier d’amour[3] Андрэ? Три года не виделись! Больше! Помните, я написал вам секретку на танцвечере, сам принес, сам познакомился? А как мы танцевали вальс-менуэт? А вы теперь еще красивее стали!

М а р и н а. Вы с фронта?

А н д р э. Только что. И страшно рад. Представьте себе темноту, ямы, окопы, все в глине, в грязи, даже небо. И вот так день за днем, месяцы, и сам ты будто из глины, без женщины, то есть без души, одно лишь темное желание ее, тяжелое, как черная ртуть. И вот контрасты: я еду в поезде… огни и украинские звезды…

М а р и н а. Но вы ведь русский?

А н д р э. Но люблю, потому что они мои… Еду в поезде… огня и звезды, вокзал, и вот я на извозчике, на резиновых шинах. Черт!.. А тут еще колокола. И вдруг вы, Marine, ma première tendresse![4] Я не могу больше! (Протянул руки.) Ну, Христос воскрес!

М а р и н а (отступила). Воистину…

А н д р э. Ну что ж… Я поцелую вашу тень! (Целует.) За этот момент, за встречу эту готов сейчас я повернуть назад, на фронт, и биться там за вас без отпуска целый век. За вас!..

М а р и н а. И за украинские звезды?

А н д р э. С целым светом!

М а р и н а. Спасибо. Но до этого вы загляните к своим, обмойте глину, отдохните… Это мой вам приказ.

А н д р э. Marine!

М а р и н а. И приходите завтра!

Корнет, целуя ее глазами, бежит домой. Марина идет ко мне. Замедляет движение. Шаг вперед, шаг назад.

— Поэт, возможно, завоюет твою душу, покорит тебе весь мир, но ни одного километра территории, моя Жанна д’Арк… (Возвращается.)

12

Слышу в третий раз «Патетическую». И вдруг аккомпанемент к allegro — стоголосая медь пасхальных колоколов. Смотрю в окошко. Колокольни как белые тополя. С ближайшей несется хоровое пение: «Христос воскресе». Кометами вздымаются ракеты — красные, голубые, зеленые. Танцует мир. Патетический концерт. И только низко над горизонтом висит бледный, ущербленный серп луны — распятый мифический Христос.

13