Читаем Пьесы и сценарии полностью

Только там отечество.

В языке английском был он шибок.

Взял нас утром четверых на джипик

И — на мост!

РУБИН

(выходя с Темировым)

Я — идиот, что начал с вами разговор!

ТЕМИРОВ

Вы — растлитель душ! Стыдились бы! Позор!

РУБИН

Колчаковский недоносок! Выкормыш притронный!

ТЕМИРОВ

Но не коммунист! Не коммунист зловонный!

РУБИН

Да! Тюрьма — благодеяние, когда сажают вот таких!

ТЕМИРОВ

Я хоть у чужих, а вы вот — у своих!

Круто расходятся.

ГАЙ

Спрыгнул я, прикладом автомата — по зубам!

Оглянулся: джип — хэллоу! — там!

А меня схватили.

ПЕЧКУРОВ

(Воротынцеву)

Да дверями, да ключами,

Да как волки окружат тебя ночами:

Расстреляем да повесим… Я двужильный, что ли?

Да пиши, что хочешь, в протоколе,

Подпишу, отстаньте, не читая.

ВОРОТЫНЦЕВ

Это вот и есть ошибка роковая!

Нашу слабую, истерзанную, стиснутую волю,

Так устроено, что давит вся громада,

Весь их аппарат, сведённый к острию.

В эти трудные, но считанные ночи — надо! —

Надо, Ваня, удержаться на краю!

Эту скачку дикую до пены и до храпу

Выдержать, чтобы себе не опротиветь самому.

ДИВНИЧ

(выходя с Мостовщиковым)

Божьей твёрдостью я выстоял в Гестапо

Божьей милостью пройду сквозь ГПУ.

Проходят.

РУБИН

(обнял за плечи сидящих Елешева и Холуденева)

Не кляните современность, сыновья России!

А когда мы не были восточной деспотией?..

Всё пройдёт, что, маленьким, нам кажется так тяжко.

На счетах Истории мы — жалкие костяшки…

ГАЙ

А зенитки — без снарядов! Мост, река, —

Я обоих «мессершмитов» сбил из дэ-ше-ка.

Воевал я им, ребята, за четыре дурака…

(Стонет, схватясь за голову.)

КУЛЫБЫШЕВ

Нешто, сынок, о прошлом не плачь.

Не тёрши, не мявши не будет калач,

В голове-то всякая дурь буровится.

Не мутясь и море не становится.

РУБИН

(он уже с Дивничем)

Христианство — да! Как и мужчина каждый,

Дорожу я убеждением, достигнутым однажды.

Но когда-нибудь я в ложности его уверься, —

Только, только христианству я бы отдал сердце!

Нет светлей учения от мира римо-греческого

До вершины гения германского.

Я пошёл тропой бы Сына Человеческого!

Я бы выпил чашу сада Гефсиманского!

Я в виду имею, безусловно,

Христианство не в догматике церковной…

Проходят.

МОСТОВЩИКОВ

Вот король Норвегии — тот душка,

От безделья бродит улицами Осло,

С подданным в пивнушке выпьет пива кружку,

Иностранца поучёней зазывает в гости.

Не взмутит недобрым словом гнева

Любознательной своей природы дар,

А его супруга королева,

Взяв кухарку, ходит на базар.

ВОРОТЫНЦЕВ

(Печкурову)

Мы до судорог цепляемся за жизнь, на этом ловят нас.

Мы — любой, любой ценою жить желаем.

Мы идём на все позорные условия

И — спасаем. Не себя уже. Спасаем — негодяя.

Но — непобедим, неуязвим

Тот, кто жизнью собственной уже не дорожит.

Есть такие. Стань таким! —

И не ты — твой следователь задрожит!

ЕЛЕШЕВ

(Холуденеву)

Яркость чувств и росплески ума —

Всё для них! Для них мой каждый шаг!

Архитектор, строил я дома,

В обществе блистал я, весельчак, —

Всё для них!..

ХОЛУДЕНЕВ

Я слушать не могу без жёлчи!

Чёрт волок меня над книгами всю молодость прогнить!

Я сейчас готов с тоскою волчьей

Серенаду женщинам провыть!

Фьяченте по-итальянски мурлыкает страстную песенку.

А теперь дадут мне десять лет…

Мне тянуть их в заполярном мраке, вдалеке…

Собачёнкой я готов бежать вослед

Ножке женской, отпечатанной в песке.

Холуденев уронил голову. Рубин уже теребит Кулыбышева.

РУБИН

Сам я, сам я знал богатые колхозы,

У колхозников — коровы, овцы, свиньи, козы…

Из глубины сцены быстро идут и мимо котла выходят вперёд Прянчиков и сопровождающий его 1-й надзиратель в грязно-белом халате поверх формы. Зритель не сразу может понять, что неестественно в чрезвычайно элегантном костюме и в движениях Прянчикова: все до единой пуговицы на его костюме и прочей одежде обрезаны, и одежда кое-как скреплена верёвочками. Прянчиков в движениях быстр, но стеснён — не обронить бы чего.

ПРЯНЧИКОВ

(на ходу)

Почему к военным ли, к гражданским

Обращение одно у вас — «давай! давай!» —

А? Товарищ?

1-Й НАДЗИРАТЕЛЬ

Волк тебе товарищ в лесе Брянском.

Барахло в прожарку скидавай!

ПРЯНЧИКОВ

(снимая левой рукой мягкую шляпу, из-под которой рассыпаются богатые каштановые волосы, правую руку вытягивает на мгновение вверх вперёд)

Хайль Гитлер, господа!

(Правою рукою — «рот фронт».)

Да здравствует товарищ Сталин!

(Мелко помахивает Фьяченте.)

Вива Муссолини!

(Отмахивается.)

Хай живэ Бандер!

Разрешите вам представиться? Я — Валя

Прянчиков. Я — агитатор против возвращенья в эС-эС-эР!

Елешев, крадучись, приближается и шепчет ему на ухо.

(Во весь голос.)

Я предупреждён! Я знаю! — в контрразведке

Между нами могут быть наседки.

Но как честный человек скажу вам, не тая,

Что я

1-й надзиратель за его спиной продувает машинку для стрижки. Все разговоры и хождения прекратились, Прянчиков — в центре внимания.

Перейти на страницу:

Все книги серии Солженицын А.И. Собрание сочинений в 30 томах

В круге первом
В круге первом

Во втором томе 30-томного Собрания сочинений печатается роман «В круге первом». В «Божественной комедии» Данте поместил в «круг первый», самый легкий круг Ада, античных мудрецов. У Солженицына заключенные инженеры и ученые свезены из разных лагерей в спецтюрьму – научно-исследовательский институт, прозванный «шарашкой», где разрабатывают секретную телефонию, государственный заказ. Плотное действие романа умещается всего в три декабрьских дня 1949 года и разворачивается, помимо «шарашки», в кабинете министра Госбезопасности, в студенческом общежитии, на даче Сталина, и на просторах Подмосковья, и на «приеме» в доме сталинского вельможи, и в арестных боксах Лубянки. Динамичный сюжет развивается вокруг поиска дипломата, выдавшего государственную тайну. Переплетение ярких характеров, недюжинных умов, любовная тяга к вольным сотрудницам института, споры и раздумья о судьбах России, о нравственной позиции и личном участии каждого в истории страны.А.И.Солженицын задумал роман в 1948–1949 гг., будучи заключенным в спецтюрьме в Марфино под Москвой. Начал писать в 1955-м, последнюю редакцию сделал в 1968-м, посвятил «друзьям по шарашке».

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Историческая проза / Классическая проза / Русская классическая проза
Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века
Архипелаг ГУЛАГ. Книга 1
Архипелаг ГУЛАГ. Книга 1

В 4-5-6-м томах Собрания сочинений печатается «Архипелаг ГУЛАГ» – всемирно известная эпопея, вскрывающая смысл и содержание репрессивной политики в СССР от ранне-советских ленинских лет до хрущёвских (1918–1956). Это художественное исследование, переведенное на десятки языков, показало с разительной ясностью весь дьявольский механизм уничтожения собственного народа. Книга основана на огромном фактическом материале, в том числе – на сотнях личных свидетельств. Прослеживается судьба жертвы: арест, мясорубка следствия, комедия «суда», приговор, смертная казнь, а для тех, кто избежал её, – годы непосильного, изнурительного труда; внутренняя жизнь заключённого – «душа и колючая проволока», быт в лагерях (исправительно-трудовых и каторжных), этапы с острова на остров Архипелага, лагерные восстания, ссылка, послелагерная воля.В том 4-й вошли части Первая: «Тюремная промышленность» и Вторая: «Вечное движение».

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Русская классическая проза

Похожие книги

Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман