Пьесы и сценарии

(Начинает ухватом выбрасывать из бака дымящуюся паром одежду.)

Общее поспешное движение. Разбор вещей. Путаница.

РУБИН

Гады! Сволочи! Спалили гимнастёрку!

ЕЛЕШЕВ

Ай-яй-яй!

Общий гул и суета. Фьяченте, ещё не одевшись сам, принёс все вещи Давыдова и ухаживает за ним. Единственный одетый Прянчиков с интересом наблюдает за всем.

РУБИН

Лишних брюк военных нет ни у кого?

ГОЛОСА

Тихо!

Тише!

РУБИН

Брюк немецких, порванных!

КТО-ТО

Не эти ли?

РУБИН

Во-во!

(Передаёт их оберлейтенанту, это его брюки.)

Гул снова усиливается.

ХАЛЬБЕРАУ

(Рубину)

Данке зеер! данке зеер!

ГОЛОС

В чём это измазали, собаки?

ПРЯНЧИКОВ

Интересно, а кого возьмут во фраке,

Как же фрак?

ХОЛУДЕНЕВ

Что — фрак?

КЛИМОВ

Что — как? В жарилку!

ПРЯНЧИКОВ

Эт-то невозможно!

КЛИМОВ

Невозможно знаешь что? Вот это самое — в бутылку.

Остальное — всё возможно, брат…

Пришли 1-й и 2-й надзиратели.

1-Й НАДЗИРАТЕЛЬ

Р-разобраться по два! Р-руки взять назад!

Заключённые разбираются в колонну по два, кое-кто доодевается на ходу. С жалобой выходит Рубин.

РУБИН

Гражданин начальник! Мне дыру прожгли!

1-Й НАДЗИРАТЕЛЬ

За-латаешь в камере. Па-шли!

РУБИН

(не отступая)

Буду жаловаться! Есть тут старший, отвечающий…?

2-Й НАДЗИРАТЕЛЬ

(толкает его в строй)

Марш, направляющий!!

Колонна скрывается в глубине двора.

КАРТИНА 2

Небольшая камера. Нар нет, пол устлан соломой, на соломе тесно спят вповалку арестанты, головами к стенам, ногами в середину. Дверь с «кормушкой» и глазком, близ неё деревянная непокрытая бочка-параша. Единственный оконный проём заложен свежим неоштукатуренным кирпичом, оставлено лишь крохотное обрешеченное окошко вверху. В камере бледный свет, в течение картины заметно рассветёт.

Под окошком Дивнич молится. Лёжа разговаривают тихо Воротынцев и Холуденев. У двери стоят Кулыбышев и Вжесник, прислушиваясь, что в коридоре. Близ параши, как последний прибывший, спит Прянчиков, его можно узнать по шляпе, которой он накрыл голову. Головою к нам, близко лежит Климов. Он не спит, а, подпершись локтями, поёт чистым сильным голосом негромко.

КЛИМОВ

Где ты, где ты?..

Скажи мне, где ты?..

Куда тебя забросила война?..

Четыре года

Кружишь по свету, —

Какие заслужил ты ордена?..

С грохотом открывается дверь, пропускает Арестанта с подбитым глазом, огромным синяком на скуле, и запирается с таким же грохотом. Все спящие вздрагивают, но не просыпаются. Руки вошедшего заложены за спину. Оказавшись в камере, он освобождает их.

(Как бы ударяя себя по скуле.)

Следователь?

АРЕСТАНТ С ПОДБИТЫМ ГЛАЗОМ

Зубы-то дороже, Петя. Подписал,

Где и был, где вовсе не бывал.

(Втискивается между спящими, ложится.)

КЛИМОВ

(поёт)

Снимаешь мины?

Ползёшь под танки?

С катюшей ездишь или водишь ИЛ?

По тропам ходишь

По партизанским?

Иль тиф сыпной в плену тебя свалил?..

С семьёю новой

Живёшь за морем?

И-ли в сырой земле похоронён?

Вот-вот вернёшься

Домой героем?

И-ли в тюрьму посажен как шпио-он?

ВЖЕСНИК

Нэх че лихо вэзьме! На моём примере

Изучайте языки! Нас губит их незнание!

Мог я быть шпионом — в Великобритании!

А пришлось? В са-бачьем эс-эс-эре!

Незнаком с английским! — хау ду ю ду?

Иф ю плиз…

Ну, не хочешь в Тауэр, дурак, —

иди к большевикам на баланду,

Строить коммунизм.

Это что — тюрьма? Солома, гниль, такую вашу мать!

Вот за Польшею тюрьма была: две простыни, кровать,

Книги, тумбочка, прогулка.

Мясо на обед!! На завтрак — беленькая булка!

КЛИМОВ

Ты за что ж сидел?

ВЖЕСНИК

Я коммунистом был, пся крев!

Всё поймёшь, сюда вот только сев…

Дивнич по-прежнему истово молится. Климов начинает выжимать стойку. Он в одних трусах, тело его прекрасно развито.

КЛИМОВ

(из стойки)

А потом?

ВЖЕСНИК

Потом права ищи!

Дали землю! дали жару нам товарищи!

В Красной армии служил.

Вдруг — бах! — инструкция Политотдела:

Еще Польска не сгинела!

Даже кто партиец в доску —

Тот католик, Матка Боска!

Леон Вжесник — подпоручник Войска Польска!

КЛИМОВ

(он уже лёг; в прежней позе поёт)

Напрасно утром

В холодный ветер

Выходит на крыльцо твоя жена:

«Где ты, где ты?

Скажи мне, где ты?

Куда тебя забросила война?»…

(Опускает голову, замирает.)

ВОРОТЫНЦЕВ

(Холуденеву)

Был немилостив алтарь, где головы мы клали,

Мы в своей стране своих не узнавали.

Встала в людях злоба, жадность, тьма, —

Будто наш народ сошёл тогда с ума,

Кинул душу чёрту в исступленьи.

Не ошибка лозунгов, не генеральские промашки:

Никому, ничем не задержать круговращенья, —

Так вот повернула, покатила — и пошла!..

Мне пришлось изведать самых тяжких,

Самых изнурительных российских отступлений

От Мукдена, Найденбурга и к Ростову от Орла

Ход необоримый, —

Никогда мне эта чаша горше не была,

Чем из Крыма.

Я стоял в разноречивой, истеричной тесноте

О потерях плачущей, спасенью веселящейся кормы

И не первый раз уже подумал: «мы», всё «мы», —

А «они»? А — те?