ВОРОТЫНЦЕВ. Да, были годы, когда можно было потерять мужество. Поражался я не раз: сколько лучших стараний и сил ни прилагай — всё как в прорву! Как будто и ошибок не было иной раз, — а поражение за поражением, почему? Не знаю, какой-то есть необъятный Божий план с Россией, он слишком медленно разворачивается, жизни наши короткие, и в момент событий даже мистический ужас охватывает: да почему же так всё безполезно?! Но на победы — не ссылайтесь. Оглянувшись — любую вашу победу как орешек можно расщёлкнуть, объяснить. Приход вашей разрушительной власти — был
РУБЛЁВ. Далеко! далеко! Не присваивайте себе наших заслуг.
ВОРОТЫНЦЕВ. А что
РУБЛЁВ. Магнитогорск, Турксиб, перечислять даже лень, Кузбасский угольный…
ВОРОТЫНЦЕВ. Да ведь и век не каменный!
РУБЛЁВ. Балхашский медеплавильный…
ВОРОТЫНЦЕВ. А медь для него? За тысячу вёрст?.. Ещё скажите — в России без вас радиовещания не было, электропоездов? Не выдавайте общий прогресс за прогресс вашей системы. Тянетесь за веком, куда же вы денетесь, вам воевать надо.
РУБЛЁВ. Так и вам — надо было тогда, а снарядов — не было.
ВОРОТЫНЦЕВ. …Были снаряды! Ещё одна легенда! Я-то был в окопах, знаю. К семнадцатому году мы были вооружены с верденской густотой. Сделайте в Америке в девятьсот сорок первом году революцию — и смело можете утверждать, что у них «не было боевой авиации», — конечно, во время войны построили!
РУБЛЁВ. Где же были ваши снаряды?
ВОРОТЫНЦЕВ. На фронте! — и вы их отдали по Брестскому миру немцам! В тылу! — и вы три года бросали их на нас же, а потом семь лет учили на них армию. Сто лет, семь поколений английских политиков, двадцать пять правительственных кабинетов только и копали, рыли, городили, чтобы не пустить Россию к проливам, а теперь отдай? В Средиземном море встречать её флот? Воевала Англия против Германии, а России боялась — не меньше. и вдруг словно из какой-то бездны выникает кучка никому не известных проходимцев из числа так называемых профессиональных революционеров — то есть людей, избравших разрушение своей профессией, никогда отроду ничего не создававших и не могущих создать, людей, не имеющих ни национальности, ни равномерного опыта практической жизни, безответственных болтунов, проведших полсуществования в третьесортных эмигрантских кафе…
РУБЛЁВ. Самокритично. Вы это по белой эмиграции восстановили?
ВОРОТЫНЦЕВ. Отчасти — да… и эта кучка проходимцев разлагает десятимиллионную армию, пьяными матросскими штыками захватывает безоружный Петроград, — и вот поля не засеваются, заводы смолкают, шахты глохнут, и русские уничтожают русских, ломая копья уже не о Константинополе, а о Новочеркасске. Скажите вы, сэр, английский министр, — как вам нравится такая партия? Не правда ли, это очень удобная партия? Не правда ли, это замечательная партия? Никакой полковник Лоуренс, никакая Интеллидженс Сервис не могла бы выдумать умней!! Так зачем же душить её?
Пауза.
РУБЛЁВ. Что ж, английская точка зрения…
ВОРОТЫНЦЕВ. Да и французская тоже! Они все кинулись расхватывать Россию для себя. С тех пор как вы живы, никто и нигде за границей по-настоящему не боялся вас и не принимал всерьёз, считая — безосновательно, к сожалению, — всё ваше предприятие балаганом.
РУБЛЁВ. А сейчас — с Гитлером?
ВОРОТЫНЦЕВ. А чем вы хвастаете в войне против Гитлера? Разорённой страной? Блокированным Петроградом? Может быть, двадцатью миллионами убитых? Хоть рыло в крови, а наша взяла? Ведь вы же двадцать четыре года кричали, что — не допустите, что — против любой комбинации, что на чужой территории, что малой кровью, а Гитлер один бил вас где хотел и как хотел, с перерывами на обед, на отдых и на воскресенье. Да разве