Пьесы и сценарии

ВОРОТЫНЦЕВ. Увы, нет. Теперь это надолго стало. Единственную возможность Второй мировой войны упустили — теперь это надолго всем на шею, ещё на двадцать пять лет. Европа так упала — теперь нескоро встанет. Да она была к вам расслаблена ещё и с девятнадцатого. (Пауза.) Я и сам понять не могу: почему ж я — готов и не готов?.. Когда меня брали в плен, если бы было оружие со мной, — англичане обманом отобрали, — ведь я же мог бы кончить? и кончил бы без колебаний. Почему же сейчас? (Свободно ходит по комнате. Больше с собой.) С кем же я ещё не простился? Со своими? Давно. С камерой? Ещё чего-то там не сказал? А от этого может… для кого-то потом… Как будто от тюрьмы появились новые обязанности. (Громче.) Вы знаете, каждый лишний день, который я могу служить… силам добра…

РУБЛЁВ (всё время на месте). А-пять заладил, гимназист! Добро! Зло! Белое, чёрное. Серо-буро-малиновое. Кто их щупал? Видел их — кто? Всё это смешалось и уже никогда не распутается. Трусите, да? Так и скажите. Значит, я всё-таки — смелее вас?

ВОРОТЫНЦЕВ (снова в нерешительности). Н-не знаю…

РУБЛЁВ. А ведь я — моложе, мне горше умирать. Но не хочу больше мучаться… А как хорошо бы кончили? А, полковник?

ВОРОТЫНЦЕВ (с новым удивлением — на него, на стол, на яд). Вот странный оттенок, да. Не скажу, что из соображений религиозных, — ведь я же бы застрелился. и если уж смерть всё равно вот она… Ну, чуть раньше… В чём же оттенок? Нет, не могу. Отказываюсь. (Пауза.) Или вот: вы украли Кутепова — и что с ним сделали? Может, и повесили. А Кутепов был мой друг. Так вешайте и меня. Подождите, и до ваших шей доберутся.

РУБЛЁВ (дотягиваясь до трубки). Алё. В сто двадцать пятую от меня возьмите. (Кладёт трубку.) Были вы, были мы, и третьи придут, может, ещё хуже — и нич-чего хорошего не будет никогда!

ВОРОТЫНЦЕВ. Знаете, давно-давно, ещё в Маньчжурии, старый китаец так мне и предсказал: что я умру военною смертью в 1945 году. Я это всё время помнил. Это помогало мне быть смелее, в прошлых войнах. Но вот эта кончалась, уж каждый день готов был, — не убивают. и — кончилась. А вот она: смерть от врага после войны — тоже военная смерть. Но — от врага. А — от себя? Некрасиво. Не военная. Вот именно трусость. и зачем же снимать с ваших рук хоть одно убийство? брать на себя? Нет, пусть будет и это — на вас!

В дверях выводной. Взмахом руки Рублёв показывает ему убрать Воротынцева. Офицерски подтянувшись, взяв руки за спину, он уходит. Рублёв задумчиво держится за рюмку яда и пытается хрипло напевать «Интернационал».

РУБЛЁВ. …Над нами так же солнце станет

Светить огнём своих лучей…

КАРТИНА 9

Ещё до открытия занавеса со сцены слышно мягкое пение в четыре голоса:

«Динь-дон, динь-дон, слышен звон кандальный,
Динь-дон, динь-дон, путь сибирский дальний…»

Занавес раздвигается. В камере — вечер. Окошко — черно. На полочке у стены догорает коптилка. У параши спит Медников. Рядом с ним беседуют Гай и Болоснин. В глубине Мостовщиков что-то рассказывает, его слушают, усевшись кружком, Прянчиков и новички — Арестант в роговых очках и Арестант с голландской бородкой. Ближе к авансцене, поджав ноги, под дирижёрство Рубина сидят и поют Кулыбышев, Климов и Печкуров. Больше в камере нет никого.

ГРУППА РУБИНА

(поют)

Динь-дон, динь-дон, слышишь, там идут, —

Нашего товарища на каторгу ведут.

(И ещё поют, но беззвучно.)

МОСТОВЩИКОВ

Сочетанием ли лёгких элементов,

Расщепленьем ли тяжёлого урана, —

Скоро взбросят бомбы толщу континентов

В десятикилометровые фонтаны.

Но и тут ещё не переступим меры,

Если, как дракона сказочной пещеры,

Мы с цепи не выпустим реакцию цепную.

Поздно будет, — когда тронем — атмосферу

И кору земную.

Лишь коснись мы вездесущего азота,

Лишь нарушь покой застывший кремния, —

И, как «подмастерье чародея» Гёте,

Мы не остановим силищу всеземную.

ПРЯНЧИКОВ

(вскакивает)

Ах, о чём печётесь, господа!

Мы взорвали б! — не успеем мы взорвать планету! —

Наше Солнце — «новая звезда»,

Знаете ли вы об этом?

Это значит, что в мгновенье ока

Может разорваться Солнца жёлтый шар,

И свободу Запада и лагеря Востока —

Всё спалит стотысячградусный пожар!

МОСТОВЩИКОВ

Основать Правительство Всемирное не нам ли,

Не учёным ли подходит срок?

Посмотрите — как Лаэрт и Гамлет,

Обменяли шпаги Запад и Восток:

Человечеству на высоте веков

Жить в лачугах наций не пристало, —

Белый Дом разит большевиков

Шпагою отравленной Интернационала.

Но, зовя в Средневековье, в шкуры, в лес,

Бурши одичалые Советов

Тянутся, цепляются за сломленный эфес

Суверенитета.

Так, в десятилетья, увенчавшие века…

Отхлопывается кормушка.

8-Й НАДЗИРАТЕЛЬ

Медников! Слегка!