Петербургская Коломна

Старым художникам в такой обстановке приходилось нелегко. Они часто собирались, говорили о революции, нашей и французской, о России, о большевиках, об искусстве, пытались еще что-то творить и создавать. Сомов ходил к Нот-гафтам, у тех гостил Кустодиев. На квартире у Нотгафта развернули выставку Кустодиева. 21 мая 1920 года на этой же квартире Константин Андреевич и Анна Андреевна слушали 13-летнего феномена пианиста Митю Шостаковича, «изумительно игравшего и свои совершенные уже сочинения (менуэт, фугу, этюд и еще) и трудные вещи Листа, Шопена, Рахманинова, Генделя. Играла и его очень юная сестра, тоже прекрасно…». Вместе с Анной Андреевной они присутствовали на генеральной репетиции «Петрушки» в Мариинском. Балет И. Стравинского прекрасно поставил режиссер Л. Леонтьев. Брат и сестра искренне радовались великому событию – возвращению в Петроград увезенных в Москву экспонатов картинной галереи Эрмитажа. «…Эрмитаж – весь! Сегодня ночью водворен на свое прежнее место. Прошло это блистательно и быстро», – записал восторженно Константин Андреевич в дневнике.

Время тяжелое, годы идут, но Константин Андреевич не сдается. «Сегодня мне 51 год. Но чувствую себя молодым, волосы по-прежнему очень густые, хотя цвета соломы с перцем, зубы тоже ничего. А душой я иногда себя чувствую молодым, несмотря на старческие привычки и капризы…» Художник полон энергии и планов. Получив пропуск в Эрмитаж, наслаждается там «рассматриванием еще не повешенных картин, поднося их к свету, перевертывая и т. п. Таким образом я трогал и нюхал Хальсов…».

В конце 1920 года к Сомову, предварительно договорившись, пришел Г.С. Верейский вместе с молодым художником В.А. Миклашевским, учеником М. Добужинского. В 7 часов вечера уже темно. Художники долго брели по продуваемому ледяным ветром Екатерингофскому проспекту. Все дома будто сжались, превратились в некие скорлупы, их обитатели предпринимали энергичные меры, чтобы не замерзнуть. В. А. Миклашевского разочаровало посещение большого художника: «…квартира Сомова, по-видимому, никогда не была обширной. Мы вошли в крошечную переднюю, затем через маленькую столовую в мастерскую – коробочку с одним окном. Рисовать кого-нибудь или что-нибудь с натуры в этой бонбоньерке было нельзя, фантазировать, мечтать, конечно можно. Такая мастерская была весьма странной для художника со средствами, старого петербуржца, художника, который мог диктовать любые цены за свои произведения».

Впрочем, и Миклашевский не понравился в тот вечер Константину Андреевичу. После просмотра рисунков, принесенных молодым художником, 27 октября 1920 года Сомов записал в дневнике: «…неприятно стилизованные портреты и цикл эротических рисунков (названных «Венок безвременно погибшей Содоме»)… Не очень приятные, впрочем Миклашевский не бездарен и кое-что выразительно и умело нарисовано…».

К 1921–1922 годах практически завершилось послереволюционное размежевание художественной интеллигенции. Кто-то в Советской Республике еще выжидал момента или уже энергично хлопотал о выезде, не успев это сделать вовремя. Кто-то, окунувшись в нищету и унизительную явь эмиграции, мечтал вернуться на родину. Поначалу эмигранты были героями дня, за рубежом их окружили вниманием, заботой, им сочувствовали. Из страны в основном бежал цвет нации – известные ученые, художники, артисты, писатели, специалисты. Однако затем внимание к ним начало постепенно ослабевать, и теперь уже лишь изредка зарубежные газеты публиковали материалы об отдельных беженцах из России. Многие эмигранты оказались совершенно неприспособленными к новой жизни, судьба не принесла им ни счастья, ни творческого успеха.

А в России в 1921 году К.А. Сомову назначили «ученый паек». Об этом ему 25 января с радостью сообщил Ф.Ф. Нот-гафт. Анна Андреевна много и успешно работала. В бывшем английском магазине на выставке помещены ее работы – цветы, отделка для платьев, всевозможные оригинальные портфельчики. По вечерам в Доме искусства она с успехом пела перед избранной публикой. Аккомпанировал ей всегда брат.

В августе 1921 года умер А.А. Блок. 10 августа художник рано встал и пошел на Офицерскую к выносу тела. «Опоздал на панихиду, она уже отошла… Видел тело Блока и около него в трагической позе, опустив голову на руки, сидела Лурье (!). Говорил немного со вдовой, и много мне рассказывала ее мать, Менделеева, больше о себе и немного об умершем».

Бесконечное количество народа пришло проводить в последний путь великого поэта России. Константин Андреевич прошел с траурной процессией до Тюремного переулка и вернулся домой.