Петербургские тени

Нет, все-таки смерти не избежать. Жаль, что это случится не в своей постели, а в фойе театра. Правда, солдат, о котором пела певица, тоже умирал на посту, «в траншее», «до наступленья ночи».

За годы рядом с искусством Апостолов привык, что музыка несовершенна. Даже к ушедшим мастерам у него имелись претензии: по крайней мере, он точно знал, насколько их творения нужны зрителю.

На сей раз никакой границы между ним и симфонией не существовало. Наверное потому, когда он уже почти не слышал своего сердца, в оркестре вступили барабаны.

Смог бы Павел Иванович самостоятельно подняться на такую высоту? Его марши и хоры говорили о том, что чувствуют многие, а Дмитрий Дмитриевич написал только о нем.

Апостолов так и подумал: Дмитрий Дмитриевич. Захотелось сказать композитору, что настолько сильно он никогда не чувствовал музыку, но все же решил отложить разговор.

После того, как стихли аплодисменты, Павел Иванович уже не имел права медлить. Следовало подождать, когда зрители покинут фойе, и сразу начать собираться.

Еще он поразмышлял над словом «репетиция». О том, что ад в его жизни уже был. Изображенный настолько явственно, что можно было не сомневался в том, как будет выглядеть настоящий.

О замысле и воплощении

Через несколько дней Шостакович писал другу в Ленинград: «В Москве произошли печальные события. Скончался главный режиссер цирка Арнольд Григорьевич Арнольд. Он был славным человеком. Во время пятого номера моей симфонии стало дурно музыкальному деятелю Павлу Ивановичу Апостолову. Он успел выйти из битком набитого зала и через некоторое время скончался».

Почему-то сразу узнаешь Дмитрия Дмитриевича. Отчетливо представляешь его крепко сжатые губы и взгляд, направленный в себя.

Обращаешь внимание на то, насколько все продуманно. Вроде бы жанр письма предполагает необязательность, но здесь все на своем месте.

Вот что такое эзопов язык. Не только расположение фраз, но даже порядок слов тут имеет значение.

Действительно, стоит вчитаться. Отчего печальных событий несколько, а симпатичный человек один? При этом Арнольд назван режиссером, а Апостолов музыкальным деятелем.

Какое, в самом деле, отношение Апостолов имеет к тому, чему посвящали жизнь Соллертинский или Асафьев? А вот по части иного рода деятельности он сильно преуспел.

Между прочим сообщается о том, что все случилось во время «пятого номера». Того самого, который называется «Начеку».

Уж конечно, Дмитрий Дмитриевич знал, что один литературный генерал любит называть себя «солдатом партии». Так что слова «солдат» и «начеку» имели дополнительный смысл.

Помимо злободневного, в этой истории присутствовал план куда более важный.

Речь о том самом, уже упомянутом сюжете. О цепочке событий, предполагающей присутствие автора. Или, говоря прямо, о замысле Творца.

Кажется, Зоя Борисовна тоже что-то такое имеет в виду. Когда она вновь спрашивает: «Думаете, финал?», – это означает: если все случилось так, а не иначе, то не обошлось без направляющей руки.

Из разговоров. Николай Павлович (продолжение)

ЗТ: На чем мы остановились?

АЛ: Таня Анциферова написала письмо.

ЗТ: Дальше начались еще более удивительные события. В Академии художеств занятия с первого октября, поэтому в отпуск я уезжала позже всех. В августе сорок шестого родители были в Гурзуфе, а я еще сидела дома. Вдруг звонок в дверь, появляется Николай Павлович: «Зоинька, посмотрите, что я получил». Обыкновенная почтовая карточка. Детским крупным почерком написано: «Хочу вам сообщить, что ваша дочь жива. Если вас интересуют подробности, приезжайте по адресу: Тюресово…» Написала это школьная подруга Татьяны, с которой они вместе попали в Рур. Николай Павлович говорит: «Завтра я туда пойду». Я ему: «Куда вы пойдете? Это семьдесят километров как минимум. Я пойду с вами, но только мы поедем на поезде». «Нет, – отвечает он, – ради такого счастья я должен что-то совершить». Едва уговорила его доехать до Сестрорецка, а дальше мы шли пешком. Искали дорогу, наткнулись на ларек, купили газету, а в ней постановление о Зощенко и Ахматовой. Так что это число можно определить точно. Мы шли по берегу с газетой в руках, присаживались на каждом камне, перечитывали снова и снова. Переживали, обсуждали, гадали, что будет дальше. Пришли в Тюресово уже в сумерки, нашли одноклассницу и она рассказала нам все. О шахтах, о Мазоне, об американском певце.

Дальнейшее я знаю из рассказов общих знакомых. Анциферова в это время уже взяли в московский Литературный музей. Так вот, приходит он после поездки в Ленинград на работу, садится в кресло и говорит: «Как бы я хотел сейчас умереть». Музейные дамы, как им и положено, затрепетали, а он продолжает: «Я так люблю жизнь, поэтому имею право умереть счастливым». Николай Павлович понимал, что он уже никогда не увидит Татьяну, но ему было достаточно того, что она жива.

Тут есть кое-что еще… Рассказываю эту историю Елене Сергеевне Булгаковой. Она слушает, слушает, а потом лезет в ящик и вынимает фотографию: «Это Данцигская православная церковь. Ее строил мой родной брат – архитектор».