Петербургский сыск. 1870–1874

– Что ты там шепчешь? – Не оборачиваясь, спросил Путилин.

– Ничего, – прошипел с досады Миша, – это я на себя.

Прошли коридором, из которого лестница вела на второй этаж, оттуда слышались приглушенные голоса. Путилин и направился туда, обходя валившуюся поперек тумбу или этажерку, резонно решив, что пристав с сотрудниками находится на месте, где совершено злодеяние.

– День добрый, Иван Дмитрич, – подполковник Тимофеев поздоровался с Путилиным крепким пожатием руки.

Приставу было немногим за сорок, бритое лицо, серые с белесыми прожилками глаза, словно выгорели на солнце, прямой нос и постоянно нахмуренные брови, между которыми образовалась глубокая морщина.

– Рассказывайте, Василий Евсеевич, что тут у вас стряслось?

– Час тому, начал по—военному подполковник, не отвыкший от точности и краткости докладов, – к купчихе Устинье Быковой явился прилично одетый молодой человек и вручил послание, якобы от ее знакомого, когда она распечатала письмо, то господин нанес несколько ударом железной трубой по голове, – он указал рукой на стол, где, в самом деле, лежал кусок ржавой трубы в вершок диаметром и длиной в пол аршина, – дело не доведено до конца только потому, что Быкова подняла крик и, видимо, преступник испугался и убежал, споткнувшись о тумбочку внизу и скорее всего ударился ногой. Соседи видели убегавшего хромавшего человека в черном пальто.

– Быкова, как я понимаю жива?

– Совершенно верно, находится в спальне с доктором.

– Она что—нибудь рассказала?

– Нет, я толком ее не расспрашивал, ждал вас, чтобы ей не повторяться.

– Тогда, если позволит доктор, хотелось бы поговорить с госпожой Быковой.

Пристав кивнул полицейскому, присутствующему в комнате, и тот вышел, чтобы поинтересоваться, в состоянии ли хозяйка принять господ из сыскной полиции.

Через минуту полицейский вернулся.

– У госпожи Быковой болит голова, но она готова рассказать все, что знает.

– Я думаю, стоит воспользоваться этой оказией, вы со мной, Василий Евсеевич?

Сквозь щели между штор в спальню проникал тусклый свет, в столице зимой рано наступают сумерки, сколько свечей горели на столике у изголовья кровати. Устинья лежала укрытая до подбородка легким цветным покрывалом, голова аккуратно забинтована, лицо в колеблющемся свете свечи казалось бледным и безжизненным, словно гипсовая маска.

– Разрешите? – заглянул в дверь Путилин, обращаясь к Быковой.

– Да, да, – слабым голосом произнёсла Устинья, судя по осунувшемуся виду ей можно было дать лет под шестьдесят, хотя только недавно она отпраздновала сорокалетие, – прошу вас, заходите.

– Не отнимайте много времени у госпожи Быковой, – предупредил тихим шепотом доктор, собирая в саквояж инструменты, – она очень слаба после перенесенного.

– Нет, – голос у потерпевшей слегка окреп, – я готова ответить на любые вопросы, лишь бы вы, господа, нашли злодея, покусившегося на мою жизнь.

Путилин взял стул и поставил ближе к изголовью.

– Вы в состоянии рассказать все, что произошло.

– Готова, – и высвободив руку из—под покрывала, потрогала повязку на голове, – спрашивайте.

– Как все произошло?

– В дверь позвонил молодой человек, высокого роста, красивый, мне показалось, он был чем—то смущен…

– Пришел же не с благими намерениями, – пробурчал пристав, но под укоризненным взглядом Путилина умолк.

– Прошу вас, продолжайте.

– Сказал, что с оказией принес мне письмо от сестры.

– От сестры?

– Да, я еще удивилась, ведь она отправляет письма почтою, и никогда, таким образом, не передавала.

– Далее.

– Я пригласила молодого человека войти и предложила чаю, он отказался, ссылаясь на нехватку времени, но предложил передать мой ответ и готовь подождать, пока я буду писать. Я повернулась к нему спиной и здесь почувствовала боль в затылке, потом еще удар, я громко закричала, что было, потом я не помню.

– Скажите, а вы живете одна?

– Нет, у меня есть служанка.

– А почему вы открыли дверь, а не она? И почему ее не было в доме?

– Сегодня я ее отпустила и осталась одна, поэтому открыла сама.

– Она давно вас спрашивала об этом дне?

– Да я уж не помню.

– Кто еще проживает в доме?

– Только я и моя служанка.

– Давно у вас служанка?

– Груша? Месяца с три будет.

– Вы ею довольны.

– О да, исполнительна, за чистотой я так не слежу, как она.

– Паспорт у нее имеется?

– Да, вон в той шкатулке, – указала рукой на изящный столик, стоящий под зеркалом.

– А прежняя ваша?

– Уехала себе в деревню.

– Скажите, какие—нибудь деньги вы храните в доме?

– В той же шкатулке, тысяч пять—шесть всегда лежат.

– А кольца, броши или другие золотые вещи?

– В шкатулке, что рядом с той, – она снова указала на столик, – которая поменьше, уточнила она.

– И на большую сумму?

– Не считала, но, пожалуй, тысяч на десять.

– Понятно, а где письмо?

– Мы его не смогли найти, – раздался голос пристава, – видимо, его успел забрать преступник.

– Конверт был подписан?

– Нет, я подумала, что сестра не стала этого делать.

– В само письмо вы прочли?

– Не успела заглянуть.

– Кто мог знать, что вы сегодня отпустили служанку?