Петербургский сыск. 1874 год, февраль

– Понятненько, понятненько, – Иван Дмитриевич барабанил пальцами по столу, – стало быть, наш Синельников имеет намерение покинуть столицу и сделаться хозяином… Не думаю, чтобы он удовольствовался домом или усадьбой, скорее всего он замахнулся на имение там, где его никто не знает?

– Может быть, – пожал плечами Иван Иванович, – но я не вижу, к сожалению, наших дальнейших действий. Тимошка ускользает, как уж в высокой траве.

– Отнюдь, – Путилин смешно почесал пальцами левой руки нос, – нам в этом поможет господин Задонский.

– Каким образом и в чем может заключаться его роль?

– Вот какая штука, что Сергей Евграфович нам поможет, можете не сомневаться. Это мое дело, каким образом. А вот остальное – наше везение. Если Синельников собрался покупать, допустим, имение, ведь он хочет доживать век, не о чем не заботясь. Так?

– Допустим, – ответил в том же тоне Иван Иванович.

– Тогда он должен расплачиваться ассигнациями…

– Прекрестенского?

– Да.

– Иван Дмитрич, прошло столько времени и вы думаете, что он не использовал их?

– Синельников, как вы говорите, да и я успел его узнать, очень осторожный человек, лиса в человеческом обличье и, я не думаю, что он потерял осторожность и начал расплачиваться ассигнациям, о которых он знает, что их номера аккуратный Прекрестенский переписывал в журнал.

– Но мог поменять в других городах?

– Иван Иванович. Вы противоречите сам себе, ведь вы мне докладывали намедни, что за последние годы Синельников никуда из столицы не выезжал, так?

– Совершенно верно, но…

– Вот получит деньги за покупку Задонский и принесет их нам, а там мы уж посмотрим, совпадают номера ассигновок или нет.

– Что ж, будем уповать, что все получится, как задумано, иначе…

– Договаривайте, Иван Иванович, договаривайте. Не сумеем доказать вину Синельникова, уйдет от людского суда и будет проводить дни в неге и богатстве, проживая деньги, полученные кровавым путем.

Осталось пройти Василию Михайловичу самое неприятное место, меду строившихся двух доходных домов. Зима, поэтому приостановлено всякое действо до теплых деньков. Сторожа не стремятся выполнять возложенную работу. поэтому с наступлением темноты, не кажут носа на улице. Да и зачем? Никто не ходит, а если и прошмыгнет мимо домов, так ничего ж не случается. Фонарные столбы не так близко.

Штабс—капитан не каждый день, но бывало, ходил здесь. Все таки и ближе, и быстрее, нежели обходить улицу до следующего проспекта, чтобы возвращаться по параллельной улице. Сегодня он шел спокойно, не озираясь украдкой по сторонам. Да и кого бояться, рассудил он. И не заметил, как на некотором расстоянии следовал высокий господин в черном пальто с поднятым воротником и в шапке, натянутой по самые брови, и старался тот господин по большей части идти в тени домов, чтобы поменьше мелькать на освещенных фонарями улицах.

Господин шел давно, еще с Петербургской стороны, все подгадывал место, где можно напасть на Орлова. Он не думал убивать Василия Михайловича, но ежели придется, то рука не дрогнет. Слишком близко подобрался этот агент. Крутится рядом не с проста, то ли что—то знает, то ли начинает догадываться, поэтому стоит немножко ход следствия направить в другую сторону. Можно было застрелить, мороки меньше, но шум от выстрела господину не к чему. Могут выскочить люди и. не дай Бог, заметят его или еще хуже того, схватят.

Штабс—капитан шел, не подозревая о нависшем над ним, до дома оставалось саженей десять – пятнадцать, когда он скорее почувствовал, чем услышал, как что—то сзади происходит. Обернулся и в тот же миг ощутил, как за воротник кто—то схватил и резко потянул на себя. Василий Михайлович еще с юнкерских времен знал, что во второй руке нападавшего может находиться нож, на который он может напороться, как рыба на крючок. Поэтому выставил вперед руку и ощутил, как холодное лезвие вонзается в левую руку пониже локтя, но мгновенно становится горячим, словно ледяной стержень накалился до красна и мокрое побежало по руке. Не сразу сообразил, что собственная кровь льется чуть ли не ручьем, тяжелеет рука, намокший рукав тянет вниз. Орлов закусил губу и, превозмогая боль, не отпрянул, а повернул руку так, что нападавший лишился оружия. Правой штабс—капитан схватился за шарф и сорвал его с шеи господина, в темноте он не видел лица, а только шумное дыхание. Нападавший собрал силы и двумя руками толкнул Василия Михайловича в грудь, Орлов не удержался и рухнул на спину, только услышал удаляющиеся скрипучие по неубранному снегу шаги. Спустя минуту – две штабс—капитан сообразил, что надо бы подать сигнал свистком, но было поздно. Нападавший мог давно пробежать и на Малый, и на Средний, и его уже не поймать.

Штабс—капитан, опираясь на правую руку, поднялся на ноги. Боль была нестерпимой, но он не стал вытаскивать торчащий из руки нож, а пошел в сторону дома.

Приглашенный доктор явился через несколько минут, благо проживал по соседству.