Петербургский сыск. 1874 год, февраль

– Ваше высокородие, – дворник начал обращаться на несколько рангов выше, чем положено, – ни в чем не виноват. Вот крест святой, и он упал на колени в снег, осеняя себя крестным знамением.

Теперь настал черед испугаться Жукову.

– Да что ты, – бормотал он и пытался поднять с колен дворника, – поговорить надо в тихом месте.

Хозяин метелок и лопат, как был на коленях, так и сделал несколько шагов.

– Вставай, – грозно гаркнул Миша, что дворник вскочил и на полусогнутых потрусил в коморку в полуобороте, заискивающе шепча:

– Прошу, ваше высокородие, следовать за мною.

Глава тридцать первая. Размышливистая…

Последняя депеша, принесенная курьером из канцелярии градоначальника, поразила Ивана Дмитриевича. Он—то всегда пребывал в уверенности, что всякое преступление должно расследоваться тщательным образом, а тут…

«Из дел моего Управления, гласила бумага, усмотрено было, что один из Участковых приставов («Это который? – Мелькнуло в голове у Путилина, но дальше мысль не пошла, гадать не хотелось. – Выясним». ) в течение 4 суток не известил о сделанном ему одним лицом заявлении относительно изнасилования его дочери, причем вместо производства дознания, приступил к самостоятельным следственным действиям с целью предварительно удостовериться в правдивости заявления.

Так как, по статье 303 устава уголовного судопроизводства, жалобы почитаются достаточным поводом к начатию следствия и ни судебный следователь, ни прокурор не могут отказать в том лицу, потерпевшему от преступления или проступка, то полиция, в случае подачи жалобы таким лицом, обязана, расспросив его, с соблюдением правил, предписанных статьями 306 и 307 того же устава, немедленно передать жалобу и протокол расспроса судебному следователю, не останавливаясь на достоверности или недостоверности события, вызвавшего жалобу, если только обжалованное действие преследуется законом под страхом наказания.

Посему, находя в настоящем случае действия означенного Пристава неправильными, и предписал всем вообще чинам столичной полиции принять означенные разъяснения к точному руководству, не допуская на будущее время, каких—либо отступлений от указанного законом (уставом уголовного судопроизводства) порядка действий полиции по уголовным делам».

Иван Дмитриевич отложил в сторону бумагу, потом вновь взял в руки, но повторно читать не стал, только задумчивый взгляд остановился на втором абзаце. Бывали нарушения и у него, на что не пойдешь, чтобы преступник отправился по этапу, но столь явных не наблюдалось. Либо пристав сам возложил на себя роль карательного меча, либо, что того хуже, решил любым путем пытался скрыть столь низкий проступок, тем самым потворствуя преступнику, имея прямую заинтересованность. Не хотелось думать плохо о приставе, всякое бывает – недоглядел, переусердствовал, взял на себя излишний груз.

Страшная вещь – правосудие, один шаг в сторону и оно становится орудием преступления. Вот два непохожих дела – Прекрестенского и на Курляндской улице, вроде бы разные, но объединяет их одно – жажда наживы злоумышленником, хотя и суммы разные и количество убитых, но деньги поставлены выше жизней. Можно Синельникова вывести на чистую воду, но законным способом навряд ли можно сделать, три года миновало. Слова одного преступника против слов другого, вот и загвоздка у судьи. Кому верить? Человеку, который слоняется по России, зарабатывая на жизнь воровством или тому, кто живет добропорядочным господином, проживая награбленное? Хотя то, что оно награбленное, тоже требует доказательств? Одни вопросы, одни вопросы и на них нет достаточно веских слов.

Иван Дмитриевич отложил в сторону бумагу, навеявшую много мыслей. Откинулся на спинку кресла и посмотрел в окно. Белые с прозрачными прожилками узоры становились меньше, теперь они не занимали все стекло, а освободили середину для дневного света. Становится теплее, но может быть, впереди ждут сильные морозы. Зима никогда не сдается, а борется до последнего мгновения, чтобы дать почувствовать горожанам, мол, уходит ненадолго, скоро вернется.

Миша сел, серьезное лицо не выдавало веселого настроения, но глаза блестели озорством.

– Да, ты садись, – он показал рукой на напротив стоявшую скамейку, – чай, не ты у меня в гостях, а я.

– Благодарствую. – сжимая шапку в руках, на краешек присел дворник.

– Нас, братец, не интересуют, – жуков поднес ко рту руку и прокашлялся, – твои провинности на службе, – дворник вздрогнул, но не подал вида, что в душе закрались нотки страха: «Господи! И чего это я позарился, ведь не вещи, а дрянь копеечная. Как прознают? А ежели знают? И виду не показывают?», пауза затянулась, хозяин метелок и лопат нервически заерзал на скамейке. —

– Да, мы что, мы завсегда.

– Не интересуют, – еще раз повторил сыскной агент и поднял руку, давая понять собеседнику, чтобы тот умолк, – это пока не наши дела. А вот про Перегудова Ефима ты все мне и расскажешь.

– Так в прошлый раз…

– То было в прошлый раз, – перебил Миша дворника, – и если бы мне хватило прошлого разговора, то нынче я не ехал бы сюда.