Петербургский текст Гоголя

Исследователи даже предположили, что у Гоголя действительно была встреча с подобной красавицей, о которой он, скрыв «лишние» подробности, написал матери в июле 1829 г. Так это или нет, но в повести образ юной проститутки является своеобразным урбанистическим аналогом нимфы или русалки, завлекающей и губящей героя, – недаром с ней связаны «русалочьи» мотивы: распущенных волос, некой «животной» лени, глупости, похоти[498], – и мотивы романтические, связанные с фантазиями Пискарева. А весь этот демонический антураж соответствует оценке действительности автором. В то же время изображение красавицы-проститутки на Невском проспекте, на балу и в мастерской художника схоже с описанием божественных красавиц, подобных Марии Магдалине. По тонкому замечанию В. В. Зеньковского, в «Невском проспекте» сильнее всего ощутим тот сокрушительный удар, который нанес Гоголь идеям эстетического гуманизма о единстве красоты с добром и высшей справедливостью – чрезвычайно популярным в России идеям, высказанным в свое время Ф. Шиллером[499]. Гоголь читал Шиллера не только в переводе, но и в оригинале – еще на гимназических занятиях по немецкому языку – и даже просил у матери деньги, чтобы выписать его сочинения из самой Германии. Заметим, что Шиллер, подобно другим европейским просветителям, видел в идеальной женской красоте проявление Божественной гармонии в мире. Романтики же, как правило, считали обожествление Красоты опасным, языческим, отчасти демоническим, – вслед за авторами «готических» произведений. Так, в упомянутом выше «образцовом» готическом романе «Монах» настоятель доминиканского монастыря сначала увидел в дьявольской соблазнительнице Матильде «совершенное сходство с Мадонной, которому толико удивлялся!»[500] И непосредственное воздействие на сюжет и стиль «Невского проспекта», типологию его героев оказали романтические произведения «неистовой словесности», во многом унаследовавшей «готические» принципы, – в частности, повесть «Мертвый осел и обезглавленная женщина» Ж. Жанена (1829; рус. пер.: 1831), «Исповедь опиофага» Т. Де Квинси (1822; рус. перевод – точнее, вольное переложение: 1834; подробнее об этом см. ниже), а также опубликованная в 1831 г. «Шагреневая кожа» О. Бальзака[501].

Иное начало черновой редакции (III, 339–340) позволяет говорить, что описание Невского проспекта автор задумывал как отдельный фельетон или очерк общественных нравов, включавший характеристику основных сословий и типов петербургской публики. Среди них главенствовали офицеры и чиновники, представлявшие военную и гражданскую власть государства. Купцы, торговцы, покупатели, коммерсанты и просто деловые люди создавали меркантильную атмосферу, где неизбежно появлялись продажные «нимфы». На этом фоне необыкновенным, «исключительным сословием» становился художник, хотя над ним тоже оказывались властны и «нимфы», и Невский проспект. Это сопряжение, вероятно, означало переход к созданию нескольких повестей или цикла о художниках (подобного циклу В. Ф. Одоевского «Дом сумасшедших»). Далее Гоголь практически одновременно будет описывать героя-художника и в «Невском проспекте», и в «Портрете», но уже изначально наделяет его меркантильными чертами Черткова. Так, вплоть до описания бала в первом сне будущий Пискарев носит говорящую фамилию Палитрин, которой в повести Н. Полевого «Живописец» (1833) был отмечен художник, стремящийся к наживе. И только в основном завершив «истории художников», Гоголь – как показывает общность почерка и чернил, тоже почти одновременно – принимается за историю поручика Пирогова и «Записки сумасшедшего» (РМ. С. 64, 208–210).

Черты городской былички и бытового анекдота, характерные для петербургских повестей, переплетены в «Невском проспекте» с мотивами не только известных в то время оригинальных и переводных произведений, но и массовой литературы. Так, в образе поручика Пирогова обнаруживаются черты типичного героя нравоописательных фельетонов – промотавшегося в столице и ставшего несостоятельным должником провинциального франта, например, некоего Чупчевского (в повести Гоголя о Шпоньке фамилию Цупчевская носила могучая тетушка). Этот франт «присутствовал всегда в театрах, вертелся с лорнетом, вызывал с жаром молодых актрис, назывался на домашние вечера, старался быть замеченным и – чрезвычайно недоволен холодностию публики»[502]. Напоминает нравоописательные фельетоны и само изображение Невского проспекта «по часам». Так в очерке Ф. В. Булгарина «Извозчик-метафизик» герой описывал изменения столичной жизни еще в середине 1820-х гг.: «С утра, часов с шести, разъезжают просители по тяжебным делам и мастеровые, которые посещают своих должников <…> Часов в 9 офицеры едут к разводу, а чиновники к должности <…> Около 11 часов начинают ездить иностранные учители, разные заморские фигляры и модные торговцы с ящиками <…> В два с половиною и в 3 часа купцы едут на биржу <…> В 3 часа начинают разъезжаться из присутственных мест»[503].