Петербургский текст Гоголя

Продолжая традиции романтической повести о художнике, «истории Черткова и Пискарева» претендуют на качественно иной уровень художественного обобщения. Сама алогичность и пошлость современного мира, ужасавшая романтиков, у Гоголя получает историософское обоснование и воплощается эстетическими категориями: гротеском, смешением прекрасного и безобразного, ремесленными формами, многообразием банальных суждений об искусстве и т. п. При этом путь Черткова по сути противоположен обычному типологическому развитию романтического героя-художника. В отличие от последнего, Черткова губит не противоречие, а наоборот – согласие и соответствие с деградирующим обществом, эгоизм ремесла и обогащения, которые обусловливают отчуждение героя, его духовную деградацию и затем сумасшествие и ужасную гибель, лишь внешне напоминающие обстоятельства смерти героя-художника. Тот погибал в расцвете сил, мастерства, творческих замыслов, не понятый и не принятый обычными людьми, но погибал непобежденный, тем самым доказывая торжество духа над низменными, пошлыми страстями, исключительность своего таланта. Чертков поступает по законам окружающего мира и – полностью утрачивает «художническое» начало как типичный «герой своего времени», способный даже на преступления.

Соответственно меняется масштаб изображаемого. Действие «историй Черткова и Пискарева» сразу ограничено Петербургом начала 1830-х гг., тогда как формирование творческой личности в повестях Н. Полевого и А. Тимофеева прослеживалось более-менее подробно, с детства художника, и лишь потом начинался «петербургский период». У Черткова и Пискарева нет своей предыстории, некого естественного предшествующего пути (важнейших вех жизни героя-художника), и даже происхождение их неопределенно. Они оба не дорастают до настоящего творчества: Пискарев не имеет завершенных работ, кроме нарисованной для персиянина «красавицы», а Чертков, штампуя ремесленные поделки, имитирует искусство, после чего оказывается навсегда творчески не состоятельным. Таким образом, герои предстают недоучками, во многом дилетантами, – в отличие от студентов Академии художеств.

Видимо, Гоголю здесь, как и в других повестях о Петербурге, важен определенный момент развития типического характера, момент, который здесь соотнесен с общественным и всемирным развитием, отражает его основные тенденции, обозначает перспективы. Так, несмотря на известные ограничения, данный конфликт «вбирает и синтезирует» противоречия этого культурно– исторического периода. Вместе с тем здесь романтические полюса «герой – толпа», «искусство – обыденная жизнь» теряют абсолютное значение, во многом сглаживаются введенной градацией, будучи переосмыслены в ином плане, нежели в упомянутых повестях о художнике.

В первую очередь, героя-художника от «людей толпы» отличала способность любить: она делала возможным понимание замыслов Создателя и попытки их воспроизвести. Любовь – это постоянное творчество или со-творчество с другим, это созидание особого мира. «Любовь для романтиков, – отмечает В. В. Ванслов, – тождественна человечности вообще. Она всюду, где отношения людей измеряются духовными ценностями, где человек отрешается от самого себя ради другого, где личность утверждает себя в благе родственной ей души <…> две души сливаются в одну»[585]. Поэтому герой-художник воспринимал супружество в основном как духовное родство, а потому представлял свою семейную жизнь идиллией с высшим, «райским» блаженством взаимопонимания – подобно Пискареву. Однако в пошло-дисгармоничном мире такой мечте не дано осуществиться. И крушение любовных иллюзий приводит героя к окончательному разрыву с бездушным окружающим: если самое высокое естественное и эстетическое чувство остается без ответа или отвергается, если идеал не может быть таковым изначально и нельзя ни на что надеяться, – тогда мир действительно мертв, а значит – бесполезны «энтузиазм» и само искусство. «Продажный век» беспощадно разрушает любовь, все возможные духовные проявления, искажает и губит естественное «художническое» начало и саму жизнь героя – как изображено в «Невском проспекте» и «Записках сумасшедшего».