Петербургский текст Гоголя

В этом портрете богач узнает свою жену, а изумленный художник, «всматриваясь в изображение, им набросанное, поражается странным созданием своим… Поставьте возле его милую Ольгу – которую он любит так же много, как славу, более, чем славу, и вы скажете, что никогда Живописец не нарисует с нее портрета сходнее; но рассмотрите внимательно оригинал и копию, и вы уверитесь, что ни одна черта ее лица не похожа. Вы уверитесь, что на портрете и другие уста, и другие глаза, и совершенно другое очертание, – но при всем том какая неизъяснимая странность! Ее душа выказывается в очах, блистающих иным огнем; ее усмешка веется на устах, манящих к себе не ее прелестью; ее положение в чуждом ей теле и в наряде, ей не свойственном» (С. 12). Поэтому Люстрин не хочет отдавать портрета, спорит с богачом и раскрывает «пред ним все свои надежды, все желания, свое необеспеченное положение… любовь свою к Ольге… и наконец историю портрета, им только что написанного, не скрыв, что он походит и не походит на Ольгу» (С. 14–15). Воспользовавшись этим признанием, богач забирает портрет, не позволяя художнику добавить «более ни одной черты… чтобы поражающее сходство не исчезло», поскольку, по словам богача, он «боится увидеть вместо жены» любимую художником девицу (С. 15)[579]. «Он удалился, и богатый подарок заменил художнику его высокое произведение.

Известны ли вам те неприятные ощущения, которые доступны бывают Поэтам и художникам, когда они отдают произведения свои за деньги – посторонним людям? <…> Более грустный, чем довольный богатым подарком, Люстрин сидел, полный думы <…> наконец, идея, господствующая в нем с некоторого времени, оковала его существо… Подарок богача мог осуществить его надежды; он видел уже цель желаний своих достигнутою <…> Люстрин вышел из своего дома, чтобы сделать необходимые закупки – украсить свое скромное жилище приличною мебелью, завестись всем хозяйством, и потом сказать своему милому Ангелу: приют мой, как он ни тесен, может вместить в себе двоих, со всеми их мечтами, надеждами и бесконечным счастием; в нем нет излишества и роскоши, но есть всё необходимое – одним словом: мы… обеспечены в настоящем времени и не должны страшиться будущего…[580]

Но устройство его домашнего быта и приобретение подарков для милой Ольги требовало времени, и уже две недели прошли, когда Люстрин, окончив все свои хлопоты, летел к Ольге. В это время все было им забыто: и слава художника, и беседы разгульных шалунов – всё, исключая Ольги и семейственного мира, в котором он мечтал укрыть себя от людей…» (С. 16–19). На небольшой даче, где жила «девушка со своею старою матерью», юношу «приняли как милого, давно жданного знакомца», хотя, озабоченные скорыми переменами, хозяйки хлопотали о своем «и рассеянно слушали мечтателя», который ничего не замечал (С. 20–21). И лишь когда он сделал предложение, выяснилось, что у Ольги уже есть жених… это «богач, заказавший… портрет умершей жены своей!» (С. 24). Дома Люстрина ждало письмо, где богач еще раз благодарил его за услугу и объяснял, что в ответ хотел стать «посредником в любви» художника. Он познакомился и узнал, что сердце Ольги свободно: Люстрина «любят, как доброго знакомого; уважают, как человека с дарованием, – не более…». Тогда он решил посвататься сам – и получил согласие Ольги. С его точки зрения, юноша «любит как мечтатель-живописец… чуждый идеи наложить на себя вечные узы – узы, могущие остановить свободный порыв… гения» (С. 25–26). Поэтому, в «знак особенного уважения» к такому идеализму, богач посылает художнику еще один дорогой подарок. «В первом пылу негодования и оскорбленного самолюбия, Люстрин то хотел упиться кровью ненавистного соперника, то думал прекратить свое существование, но друзья присматривали за ним и удержали его от поступков предосудительных и безнравственных, а природа, вмешавшись в дело, уложила его на несколько недель в постелю: он вытерпел злую горячку…

Через полгода Люстрин был по-прежнему здоров, по-прежнему пировал с друзьями своими, но смотрел на мир уже другими глазами[581]: ему стали знакомы и опыты потери сердечные, столько необходимые для гения, ибо они расширяют его полет и умножают силы, по мере неудач житейских.

В часы томлений сердечных из-под кисти художника выходили совершеннейшие картины, исполненные и вдохновения и той грусти, которая сообщается людям при чтении гениальных творений Шекспира и Шиллера. Так высшая степень наслаждения обнаруживается тихою, особенною грустью… Так объясняется сладость слез и вечной тоски о погибшем друге…