Петля

– В настоящее время так много говорят о Пушкине и так немного остаётся из тех лиц, которые знали лично солнце русской поэзии, великого поэта, что мне всё хотелось написать несколько слов из своих воспоминаний о нём. Вот они: в 1836 году, до смерти за три месяца, именно в сентябре, приехал в Академию с супругой Натальей Николаевной на нашу сентябрьскую выставку Александр Сергеевич Пушкин. Узнав, что Пушкин на выставке, в Античной галерее, мы, ученики Академии и молодые художники, побежали туда и окружили его. Он под руку с женою стоял перед картиной Лебедева, даровитого пейзажиста. Пушкин восхищался ею.

Наш инспектор Академии Крутов, который его сопровождал, искал между всеми Лебедева, чтобы представить Пушкину, но Лебедева не было, а увидев меня, взял за руку и представил меня Пушкину, как получившего тогда золотую медаль (я оканчивал Академию). Пушкин очень ласково меня встретил, спросил, где мои картины. Я указал их Пушкину; как теперь помню, их было две: “Облака с ораниенбаумского берега моря” и другая – “Группа чухонцев на берегу Финского залива”. Узнав, что я крымский уроженец, великий поэт спросил меня, из какого города, и если я так давно уже здесь, то не тоскую ли я по родине и не болею ли на севере. Тогда я хорошо его рассмотрел и даже помню, в чём была прелестная Наталья Николаевна.

На красавице супруге поэта было платье чёрного бархата, корсаж с переплетёнными чёрными тесёмками и настоящими кружевами, а на голове большая палевая соломенная шляпа с большим страусовым пером, на руках же длинные белые перчатки. Мы, все ученики проводили дорогих гостей до подъезда.

С тех пор и без того любимый мною поэт сделался предметом моих дум, вдохновения и длинных бесед и расспросов о нём…»

Чехов был язвительным господином. Читал Айвазовский Пушкина. Да и много кого наверняка читал. Может, специально Чехова подкалывал: чего мне, типа, вас читать, современных пигмеев?

«А ещё причина этой любви, конечно, в том, что Пушкин бывал в Крыму, зарифмовал в его честь несколько строк, а 16 августа 1820 года заглянул даже в Феодосию – родной город Айвазовского».

Очень рад, что не ошибся в годе пребывания Пушкина в Крыму…

«Айвазовский носил бакенбарды, чтобы быть похожим на Пушкина?

Нет. Во всяком случае, сам художник в этом никогда не признавался, да и мода такая была. Но современники находили, что Айвазовский похож на Пушкина! Вяземский писал Погодину перед визитом Айвазовского в Москву: “Знаменитый наш живописец Айвазовский желает с Вами познакомиться. Кроме отличного таланта, имеет ещё одно особенное достоинство: напоминает наружностью своею нашего А. С. Пушкина. Угостите его в Москве и за талант и за сходство…“»

Да, реально похож.

Стук в дверь. Входит жена:

– Любимый, пойдём смотреть? А то меня уже рубить начинает. Засыпаю реально.

Проколола резкая и острая досада. Прошила мозг, длинной иглой-спицей вошла в грудь. Я даже испугался за сердце.

Досада не на жену скорее, а на то, что вот день-то действительно кончился. Кончился, пора спать, а сделано… Ничего, по сути, не сделано. Да просто ничего, без всякого лукавого «по сути».

– Да, любимая. Три минуты. Можно?

– Угу… Я жду в кроватке.

Вместо того чтобы открывать тетрадь, скольжу по строкам на экране ноута. Дочитать-то надо.

«Всех Пушкиных на картинах Айвазовского написал Репин?

Нет. Только на одной. Айвазовский изобразил, как сошлись волна и камень, а Репин – самого поэта. В свойственной ему уничижительной манере о своём участии в создании картины “Прощание Пушкина с морем“ Репин отзывался так: “Дивное море написал Айвазовский… И я удостоился намалевать там фигурку“. Инициатива написать картину в четыре руки принадлежала Айвазовскому.

А вот собственно портрет Пушкина Репину не дался. Вот что рассказывает об этом в своих воспоминаниях Корней Чуковский:

– …Необходимо напомнить, что я познакомился с ним (Репиным. – Ред.) лишь за двадцать пять лет до его смерти, когда талант его был на ущербе. Но воля к творчеству осталась в нём та же».

Взгляд отскакивает как обожжённый вспышкой. Смотрю в стену перед собой, промаргиваюсь. Вот те слова, которые словно искал весь этот день. Страшные слова, но как точно составленные: «Талант его был на ущербе».

Талант его был на ущербе…

Не закрывая окна, закладки, опускаю крышку ноута. Встаю, выключаю настольную лампу, рысцой бегу на лоджию.

– Не торопись, – слыша мои шажки, говорит жена.

Я не отзываюсь. Прикрываю дверь, закуриваю.

Ночной ветерок приятно обдувает лицо. Моргаю и чувствую, как устали глаза. Если их зажмурить, а через несколько секунд открыть, то кажется, что ослеп. Ничего не различаю. Потом зрение возвращается. Огни, силуэты зданий, деревьев, чёрные пятна на тёмном небе – облака…

Надо снова таблетки с черникой пить. Может, капли купить какие. У жены лучше не спрашивать – станет волноваться… Да, надо помочь глазам. А то…

Талант его был на ущербе, но… Как там дальше? Но творить он стремился по-прежнему… Нет, по-другому. Не так…