Петля

Когда-нибудь события того декабря и последующих семи-восьми месяцев наверняка сольются с остальной «эпохой ВВП». Они и сейчас уже заслонены другим, более, как многим кажется, важным. Но для участников наверняка останутся глотком свежего воздуха. Таким неоконченным глотком – на вдохе ударили под дых, опрокинули, отпинали…

Антон часто задавался вопросом, зачем тоталитарным, авторитарным государствам нужны выборы. Вернее, их имитация. Чтобы на международной арене сохранять видимость законности избранной власти? Но все всё понимают. С тоталитарными и авторитарными имеют дело из-за их силы, из-за выгоды торговли с ними. Когда они теряют силу, их растаптывают.

А сила этих тоталитарных и авторитарных теряется в основном из-за имитации выборов. Даже она, имитация, порождает активность в обществе, происходят сейсмические толчки, пусть слабо, но ощутимо разрушающие опоры, на которых держится самовластье.

Реакция активной части москвичей на результаты выборов в Думу в декабре одиннадцатого стала сильным толчком. Если б его не пригасили вроде свои же, считавшиеся вождями оппозиции, то… Антон до сих пор был уверен: останься десятого числа те сто пятьдесят тысяч на площади Революции, к ним через несколько часов присоединились бы сотни тысяч, пошли на штурм, разметали трухлявые, почти без защитников, укрепления выдохшегося и одновременно зажравшегося режима.

Всё давно шло по накатанной: парламент был откровенным придатком правительства и президента; премьер-министр и президент четыре года назад поменялись местами и вскоре, в марте, собирались поменяться снова. Выборы в Думу проходили вяло, всех опасных от них отсекли на ранних стадиях, никакой борьбы народ не видел, и результаты оказались более чем предсказуемыми. И оттого возмутительными. Три-четыре живых человека на весь депутатский корпус; остальные – биороботы, послушные и холодные, но с искусственным подогревом – по мере надобности.

Итоги выборов объявили пятого декабря, и москвичи вышли на улицу. Сначала – тысячи – на Чистые пруды, потом – на многострадальную Триумфалку. Десятого на площадь Революции пообещали прийти многие десятки тысяч.

Самые радикальные и молодые лидеры протеста к тому времени сидели по административным статьям в спецприёмниках, а другие, постарше, вдруг побежали к власти – против которой кричали по радио, на страницах оппозиционных газет, в своих соцсетях громко и смело – с просьбой перенести митинг с опасной, под стенами Кремля, площади Революции на Болотную, находящуюся на острове.

Переговоры шли тайно, но про них узнали. Антон уже было решил, что сейчас народ взорвётся, выбросит этих трусливых или продажных вон и пойдёт на Кремль, но ошибся. Сто пятьдесят тысяч послушно и организованно переместились на Болотную, где можно было безопасно для власти протестовать хоть сто лет…

В тот день он приехал на площадь Революции заранее, видел, как лидеры уводят людей. Запомнился Борис Немцов, высокий, красивый, без шапки на морозце, воодушевлённый. Он строил колонны, словно командир, отправлял их будто в атаку, а на самом деле – в губительный котёл, окружённый плотными кольцами ОМОНа… Ещё тогда подумалось, что в эти часы Немцов подписывает себе смертный приговор как политик, а оказалось, что подписывал и как человек: через три года, когда протест окончательно захиреет, а большинство его участников будут раскаиваться в своём участии, Немцова застрелят на том же самом мосту, по которому он уводил от Кремля готовых к борьбе людей. И реакция на его убийство окажется достаточно спокойной, будто не убили мужчину в расцвете лет, а умер немощный и отработанный старик…

Антон тогда остался на Революции. Вместе с ещё парой сотен несогласных с уходом на Болотную.

Они плотно сгрудились возле памятника Марксу; Эдуард Лимонов, ещё кто-то из нацболов пытались выступать с гневными и зажигательными речами, но мегафон был слабый, по улице, шипя размокшим от реагента снегом, ехали и ехали машины, и почти ничего нельзя было разобрать.

Их, две жалкие сотни, охраняли от омоновцев журналисты Алексей Венедиктов и Тина Канделаки – общественные наблюдатели. И, когда наступил согласованный с мэрией срок заканчивать митинг, один из нацболов призвал расходиться: «Силы неравны… До будущих побед!» Две сотни очень быстро испарились – было холодно, наверняка замёрзли.

Антон пошёл на Болотную; митинг там тоже дотлевал. Потоптавшись в реденькой толпе, встретил нескольких знакомых и отправился вместе с ними в кафешку в Доме на набережной. Кафешка называлась серьёзно: «Спецбуфет № 7».

Там было шумно, как в спортбаре после окончания трансляции матча; у дальней стены звенело несколько юных голосов: «…Весть летит во все концы: вы поверьте нам, отцы!..» За столом слева от входа сидели литераторы, среди них один из самых непримиримых оппозиционеров – Трофим Гущин. Тоже ветеран чеченских войн, тоже автор того журнала, в котором печатался Солженицын. По мнению многих, если бы он не был таким известным, давно гнил бы на зоне.