Петля Арахны (СИ)

— …Какой знаменательный день! — приговаривал тем временем себе под нос Бэгз, не обращая на мракоборца внимания. — Какой день!..

Гермиона и Люциус тоже приподняли рюмки.

— Предлагаю выпить за поимку этого негодяя, Паркинсона, — сказал мракоборец.

Притомившаяся после ужина Роза в полусне махнула своей ручкой, и её фарфоровая тарелочка с недоеденной кашей полетела вниз на каменный пол, разбиваясь вдребезги. От испуга из глаз девочки сейчас же брызнули слёзы, и она закатилась громким плачем.

— Ах, Роза, — вздохнула Гермиона, опуская рюмку на стол и подскакивая со своего места. — Она устала, простите! Я всё же отнесу её наверх. А вы продолжайте, прошу…

И, взяв Розу на руки, Гермиона покинула зал. Пока она укладывала дочь в её кроватку, снизу то и дело гулко доносились смех и возгласы сытых мракоборцев, а потому вытащив палочку, Гермиона наложила на комнату чары, изолирующие её от посторонних звуков, после чего, постояв пару мгновений в абсолютной тишине, она пошла вниз.

Когда Гермиона вернулась в зал, мракоборцы уже выпили биттер. Люциус к своей рюмке не притронулся. Мистер Бэгз собирал оставшуюся посуду со стола.

— Всё в порядке? — поинтересовался Люциус.

— Да, я её уложила, и она сразу же уснула, — прошептала Гермиона. — Видно, очень утомилась за день… Признаться, я и сама уже смертельно устала…

Гермиона приподняла свою так и непочатую рюмку.

— Чудный, чудный день… Всё как нельзя лучше, — вновь послышалось бормотание Бэгза. — Хозяин будет рад… Очень-очень рад.

Люциус дёрнул головой.

— Хозяин? — выдохнул он, удивлённо уставившись на домовика. — Какой ещё…

Краем глаза Гермиона заметила, как Бэгз, вновь расплывшись в улыбке, продемонстрировал Люциусу нечто вытянутое, что он держал в своих руках, смутно понимая, что это были две их волшебные палочки. Люциус судорожно схватился за карман своей мантии, и, щёлкнув пальцами, домовик исчез.

Всё, что происходило дальше, показалось Гермионе сном. Ладонь Люциуса взмыла в воздух, выбивая у неё из рук рюмку, которую она почти приложила к губам, и та вылетела у неё из пальцев, с грохотом прокатившись по столу. Гермиона только вскрикнула от неожиданности. Биттер разлился по белой скатерти, окрашивая её в коричнево-красный цвет.

— Биттер отравлен! — свирепо вскричал Люциус, вскакивая с места. — Домовик предал нас!

В этот же момент, сидящий рядом с ним пожилой мракоборец, очень громко икнул, глаза его закатились, и он без сознания рухнул лицом на стол. Началась суматоха. Хватаясь за горло, остальные мракоборцы повскакивали со своих мест, после чего один за другим стали замертво падать на пол, пока кроме Гермионы и Люциуса в комнате больше не осталось живых людей.

Оцепеневшая от ужаса, Гермиона машинально тронула и свой карман, понимая, что палочки её, которой она ещё каких-то десять минут назад, накладывала чары в комнате дочери, там уже не было. Руки Люциуса схватили её за плечи и потащили к выходу, но поздно — дверь в зал распахнулась, и на пороге перед ними появились два человека в длинных чёрных плащах, головы их были покрыты.

— Ни с места! — выплюнул один из них, направляя палочку на Люциуса и стаскивая с себя капюшон. Это был Паркинсон.

Гермиона и Люциус медленно, пятясь назад, подняли руки вверх.

— Игра окончена, — хмыкнул второй.

Его палочка обратилась в сторону Гермионы. Она ещё никогда не слышала этот голос, но догадалась, что он принадлежал Мальсиберу. Он тоже обнажил голову, являя взору своё худое болезненное лицо с абсолютно безумными глазами. Спутанные чёрные волосы его были тронуты сединой.

— Ральф, — поприветствовал его Люциус. — Наконец-то мы встретились с тобой лицом к лицу.

— Хорошо я тебя провёл, да? — оскалился тот. — Ты целый месяц прыгал под мою дудку, как цирковая собачка!

— Тебе плохо удалось обмануть меня — я сразу понял, что это ты… Однако в дряхлой шкуре старика, тебе, как видно, было приятно находиться — не сильно-то ты и торопился от неё избавиться.

По лицу Ральфа прошла дрожь, а в чёрных глазах отразилась мука.

— Закрой свой поганый рот, Малфой, — прошипел он. — Ты и представить себе не можешь, что это такое сперва полжизни заживо гнить в Азкабане, а потом, обретя желанную свободу, оказаться запертым в тело, которое и так уже гниёт само по себе!

— И ты бы мог сократить свои мучения, дав мне только один крошечный намёк, — улыбнулся Люциус. — Но ты, конечно, повёлся на уговоры своей сбрендившей от ненависти ко мне сестрицы и продлил страдания ещё на два месяца…

— Не смей даже упоминать своим грязным ртом мою сестру, мерзкий извращенец! — воскликнул Ральф. — Если бы хоть кто-то мне сказал тогда, после моего первого побега из Азкабана, что ты совратил её, превратив в собственную рабыню, когда она была ещё совсем девочкой…

— О, уверяю тебя, Ральф, она совсем тогда ею уже не была…

— Молчи гадкий ублюдок! — срывающимся голосом вскричал тот; дрожащая рука его вновь обратилась в сторону Гермионы. — Ещё слово, и от твоей поганой грязнокровки не останется и мокрого места!

Судорожно вздохнув, Гермиона взглянула на Люциуса. Его лицо осталось непроницаемым.