Петля Арахны (СИ)

Люциус уже не слышал. Его обуяла такая страшная ярость, какой Гермиона ещё никогда не видела в нём. Склонившись над скулящим от боли Паркинсоном он, приставил палочку к самому его лбу, и повторил с придыханием: «Круцио».

— Круцио! — шептал он, снова и снова, уже стоя на коленях у распластанного перед ним Плегги, тело которого сотрясалось от новых и новых конвульсий; истошный крик его разрывал пространство.

Гермиона зажала уши. Воспоминания нахлынули вдруг на неё: много лет назад в этом самом доме, в этой самой комнате, на этом же самом полу под пытками мучилась и она.

— Люциус, пожалуйста, — шептала Гермиона одними губами.

Лицо его исказила страшная гримаса хищника, который упивался своей беспощадностью. Он пытал и пытал Плеггу; страшное заклятье слетало с его дрожащих губ, почти с вожделением. Гарри не пытался помешать ему — обессиленный своей раной, он едва держался на ногах…

В какой-то момент, однако, Люциус остановился сам, прикрыв глаза и удовлетворённо вздохнув. Отстранившись от Плегги, он откинул со лба взмокшую прядь. Гермиона оцепенела. Вид Люциуса охваченного этим исступленным зверством, поразил её до глубины души.

— Как хорошо вспомнить былое, не так ли? — прохрипел Паркинсон, улыбаясь своим исказившимся ртом. — Сколько лет ты уже не произносил это слово?.. Какое это должно быть удовольствие…

— Да, — выдохнул Люциус, поднимаясь на ноги и взирая на него с высоты своего роста, — удовольствие пытать такого ничтожного червя как ты.

— Заверши дело, Люциус! — прошептал тот. — Ну же, давай. Я вижу, что ты уже готов. Заверши…

Люциус оскалился.

— Думаешь, мне не хватит смелость? — спросил он.

— О, тебе всегда хватало на это смелости, — выдохнул тот. — Этим ты так и приглянулся в своё время Тёмному Лорду… Ну же, всего два слова и я, человек, который столь беспринципно вторгся в твою тихую семейную жизнь, навсегда покину этот мир.

Он рассмеялся, и Люциус вместе с ним.

— Ещё только два слова, Люциус, давай.

— Ты прав, — выдохнул тот. — Пора уже с тобой кончать…

Он облизнул губы и, выпрямившись, замахнулся над ним палочкой.

— Авада… — прошептал Люциус, и на конце её загорелся слабый зелёный огонёк.

— Нет! — крик Гермионы потряс стены затихшего в тревожном ожидании поместья. — Люциус, нет! Пожалуйста, ради нас!

Он метнул в неё взгляд так, будто всё это время спал, а она разбудила его. Задохнувшись в следующий момент, он с ужасом уставился на свою собственную сжимавшую палочку руку. Страшный зелёный огонёк трепетал на её конце, готовый вот-вот сорваться, стоит только произнести ещё одно слово… В испуге Люциус отбросил палочку в сторону, наблюдая, как огонёк гаснет.

— Слабак! — выплюнул Плегга, зайдясь своим лающим смехом. — Какой же ты слабак!

— Петрификус Тоталус! — выдохнула Гермиона.

Паркинсона сковало параличом, и Гарри медленно сполз на пол, позволяя себе провалиться в обморок.

Долгое мгновение она неотрывно смотрела Люциусу в глаза. Взгляд её был сейчас непоколебим. В недрах его отразилось всё, что она пережила только что, в секунду его забытья: все её страхи, вся её боль, которую она испытала бы, доверши он дело до конца; душевное опустошение, суд, его заключение в Азкабан и её вечный траур по их неслучившемуся совместному будущему — неминуемый, необратимый крах всего, что далось им таким трудом…

Люциус увидел всё это. По лицу его прошла болезненная дрожь, и он опустил глаза в пол.

Медленно она подошла к нему; осколки хрустели под её ногами в воцарившейся тишине.

— Всё кончилось, — сказала она. — Ты… не сделал этого…

Пальцы его колыхнулись, но он так и не решился коснуться её. Раздался хлопок и посреди зала появился Бэгзль. Лицо его излучало радость — он, очевидно, полагал, что обнаружит здесь иную картину. Увидев, однако, что хозяин его лежал на полу, скованный параличом, а Гермиона и Люциус были живы, веселье его померкло. Глаза же Люциуса, напротив, налились кровью. Всё его тело напряглось, ноздри раздулись, а руки сжались в кулаки.

— Мерзкое грязное отродье! — произнёс он. — Да как ты посмел?!

Домовик попятился назад, бросая скорбные взгляды на своего поверженного хозяина.

— Люциус, — предостерегающе сказала Гермиона.

— Эта гадкая тварь не должна избежать наказания, — процедил тот. — Он работал у нас в доме два года, Гермиона! Нянчил нашу дочь! Мы были добры к нему… Я был… Да я задушу его голыми руками!

— Остолбеней! — воскликнула она, и домовик упал на пол. — Достаточно. Хватит боли и пыток, Люциус. Остановись… Ты не такой.

Губы его, сгорбившегося уже над домовиком, растянулись в горькой усмешке.

— Кто тебе это сказал? — выплюнул он, окатывая её ледяным взглядом. — Откуда ты это взяла?!