Петля Арахны (СИ)

— Потому что ты мой муж, Люциус! — уверенно сказала она. — И я знаю тебя. Потому что несколько часов назад, там, наверху, в нашей спальне, я чувствовала тебя. Ещё до того, как ты выбрал… всё это. И я прошу тебя вернуться ко мне. Вернуться к нам. Не позволяй всем этим людям, разрушить то, что ты создал. Сегодня они пришли не убить тебя, но чтобы ты совершил ошибку. Они хотели, чтобы ты сел в Азкабан. Хотели, сломать тебя, разрушить нашу жизнь. Так не позволяй же им… Докажи сам себе, что я не обманываюсь на твой счёт.

Выпустив воздух из своей груди, Люциус покачал головой.

— Почему ты продолжаешь проявлять ко мне снисхождение? — спросил он.

— Потому что именно так поступает любящий человек.

Гермиона заткнула палочку себе за пояс. Протяжный стон, раздавшийся у неё за спиной, заставил её, однако, подскочить на месте и вновь схватиться за неё. Голова пожилого мракоборца, ещё лежащая на обеденном столе и лишь чудом не задетая вонзившимися в его поверхность осколками, пошевелилась. Рядом с ним, из-под стола послышался другой стон, а затем ещё и ещё.

— Мракоборцы! — прошептала Гермиона, не веря своим глазам. — Они… живы!

Поражённый, Люциус выпрямился и подошёл к ней, наблюдая за тем, как двенадцать лежащих на полу мужчин, которых оба они считали мёртвыми, один за другим, начали приходить в себя.

— Они живы, Люциус! — повторила она, хватаясь в порыве эмоций за его изрезанную ладонь.

Люциус вздрогнул, и она обернулась в испуге, обнаруживая, что он неотрывно смотрит на неё. Серые глаза его казались сейчас такими яркими на залитом кровью лице.

— И мы тоже, — произнёс он, прикасаясь пальцами к её растрёпанным волосам. — Мы тоже живы, Гермиона.

Не в силах ответить что-либо, она лишь закивала, и Люциус прижал её к себе, вздыхая и оставляя поцелуй на её лбу.

========== Глава 23. Рассвет ==========

Когда-то она слышала, что закаты на Санторини — это восьмое чудо света. Что громадное горячее Солнце медленно тонет здесь по вечерам в прохладных водах Эгейского моря, распыляя свои искрящиеся золотом лучи по полотну темнеющего небосклона до тех самых пор, пока их не пожрёт мрак. Потому она приехала сюда на исходе знойного лета посмотреть на этот закат, сама не зная зачем. Вообще-то она не очень любила закаты, да и к солнцу никогда не испытывала влечения, — оно нравилось ей больше осенним — укутанным в плотный дым серых облаков и утешающих её душу туманов. Однако теперь она была здесь — недвижно стояла подобно изваянной из мрамора Венере, на самой вершине холма у белоснежных стен, обводя равнодушным взглядом спускавшиеся к морю голубые крыши кикладских домов.

Ей было не интересно то, что она видела. Ей было смертельно скучно. Она буквально заставляла себя смотреть на это глупое неугомонное солнце, не уставшее за миллионы лет источать свой жар, в то время как светило озарявшее её собственный путь, покинуло её навсегда, уступив место одной лишь ночи — бесконечной и тёмной.

Но вот солнце закатилось; последний луч его скрылся в пучине морской, на небе засеребрились звёзды и обманчиво яркая луна, бывшая в сущности лишь отраженьем скрытой за телом Земли огненной громады.

Он был похож на это солнце. Как же он вымотал её за все эти годы, как изнурил… Она отдала ему всё; она возложила на алтарь его царственности всю себя, уподобившись луне, не источавшей собственного света, но лишь отражавшей его безжалостный испепеляющий огонь. А он, подобно жадному языческому богу, не удосужился даже оценить её подвиг, её акт чистого самопожертвования, кощунственно разрушив в конце концов всё, что единило их до самого основания, не оставив ей ничего.

Покинув смотровую площадку, она медленно пошла вниз с холма среди пышности цветущих бугенвиллий, обретших в ночном сумраке странные очертания неведомых морских созданий, которые тянули к ней свои длинные щупальца. Когда же она вернулась в богатый гостевой дом, где жила эти дни — спать ей ещё не хотелось, а потому она направилась в небольшую ресторацию подле, наполненную в этот час другими завершавшими свой плотный греческий ужин постояльцами.

Сев за единственный свободный столик, рассчитанный на двоих, и не спуская глаз с подрагивающего в стеклянном подсвечнике пламени свечи, она заказала вина, хотя никогда не любила и его. Она не любила чувствовать себя во хмелю, но сегодня ей хотелось — люди говорили, что это помогает притупить остроту воспоминаний и сожалений, которых теперь в её душе было слишком много.

Высокий молодой грек с широкими густыми бровями и по-юношески пухлыми губами принёс наполненный бокал, скользнув нежной улыбкой по её лицу. И она прочитала в ней скучное для себя восхищение. Она ещё была хороша собой, бесспорно, и знала об этом. Вот только какой ей был от этого прок?..

— Прошу прощения, милочка, — внезапно, едва она успела приложить прохладное стекло к губам, почти над ухом у неё раздался чей-то отвратительный скрипучий голос. — Все места заняты, а у меня сон никак не идёт. Вы бы не были сильно против, кабы я сел подле вас?