Петля Арахны (СИ)

— Если хочешь, я могу прекратить, — прошептал он ей на ухо, с удовольствием ощущая, как спина её выгнулась, а бёдра теснее прижались к его животу.

— Быть может, просто… не так напористо, — пробормотала она.

И Люциус повиновался. Ослабив хватку, он продолжил ласкать её, ощущая, как она послушно отзывается на его прикосновения, становясь всё более влажной и горячей; пальцы его скользнули внутрь её податливой плоти, и она застонала, заведя руку назад, и обхватывая его член, отчего Люциус тоже задышал чаще. А потом он наконец аккуратно вошёл в неё, принимаясь утолять эту нестерпимую жажду, мгновенно расползшуюся от низа его живота до самых с трепетом сжимавших её пьянящее тело кончиков пальцев.

— Доброе утро, моя сладкая, — прошептал он, зарываясь лицом ей в волосы.

Одной рукой он стал ласкать её рот, другой — снова устремился вниз. Он так хотел быть в ней везде, где только мог, в каждом вкусном отверстии, в каждой нежной впадинке на её теле…

В следующий момент из соседней комнаты едва различимо послышался детский голосок.

— Роза проснулась, — произнесла Гермиона, тело её несколько напряглось, она, однако, не предприняла попытки прервать их близость.

Люциус ускорился. В голове пробежала мысль, что отсутствие домовика и наличие маленького ребёнка были вещами едва ли совместимыми. Проблема состояла теперь только в том, что с эльфами дела он иметь больше не хотел… Перед внутренним взором возникла невольно мерзкая морда Бэгзля, и воспоминания о нём, резко вернули Люциуса с тех невероятных райских высот, где он пребывал ещё мгновение назад, обратно на землю, полностью испортив тем самым настроение; губы его дрогнули от раздражения. Голос Розы становился громче, она вполне отчётливо звала теперь маму; Гермиона уже не стонала, а, скорее, нетерпеливо вздыхала, и, разом прекратив все свои действия, Люциус мягко отстранился от неё.

Гермиона повернулась, в глазах её отразилось сожаление и, даже, некоторое беспокойство.

— Прости, я должна…

— Конечно, иди к ней, — сказал он, привлекая Гермиону к себе и оставляя поцелуй на её лбу. — Мы что-нибудь придумаем…

Погладив его по щеке, она соскользнула с кровати и умчалась в соседнюю комнату. Люциус вздохнул.

Совершив свой утренний туалет, он вскоре и сам отправился к дочери. Гермиона уже кормила её кашей, приготовленной, судя по всему, не очень удачно, потому как Роза капризничала. Сама же Гермиона, ещё не умывшаяся, взлохмаченная сидела перед ней в своей измятой ночной сорочке из-под которой, выглядывали её голые коленки сине-фиолетового оттенка, что красноречиво напоминало об их недавнем страстном соприкосновении с каменным полом подвала. Уголок губ у Люциуса дрогнул.

— Иди, я покормлю её, — сказал он, подходя к Гермионе.

— Спасибо, — только и выдохнула она, вручая ему тарелку и ложку, и сейчас же убежала из комнаты прочь.

Люциус попробовал кашу. Она и правда была как никогда отвратительной на вкус — за всё это время Гермиона так и не научилась её правильно готовить, а потому, взяв дочь на руки, он отправился вместе с ней в кухню.

Когда же Гермиона, приведя себя в порядок, спустилась через полчаса в столовую, Люциус, приготовив новую кашу, уже накормил Розу, и сел завтракать сам. Гермиона не ожидавшая, видно, что он так быстро справится со всем, застыла в дверном проёме в некотором изумлении: на столе дымился омлет с беконом и тосты; он даже выжал ей апельсиновый сок.

— Завтрак подан, моя госпожа, — сказал он, взмахнув палочкой, и стул её приветливо отодвинулся от стола.

Люциус полагал, что Гермиона выразит сейчас что-то вроде восторга и восхищения, но вопреки ожиданиям, лицо её вдруг скривилось, покраснело, а из глаз ручьём брызнули слёзы.

— Я плохая мать, Люциус! — воскликнула она, утыкаясь в ладони; Люциус невольно закатил глаза. — Я ужасная мать! Я даже не умею толком готовить чёртову кашу!.. Даже ты умеешь!

— Ну, ещё бы я и это не умел…

— Но я должна! — она рухнула на стул. — Это моя обязанность!.. А чем я занималась вместо этого целый год? Варила никому не нужные зелья в лаборатории — это-то, конечно, я делать умею! — пока с моим ребёнком днями и ночами сидел какой-то… какой-то…

Она не смогла договорить, разрыдавшись ещё сильнее.

— Ну-ну, — Люциус поднялся со своего стула, с небольшим сожалением покосившись на остывающий бекон, и взял Гермиону за руки. — В конце концов, всё уже позади…

— Люциус, ну почему я даже не почувствовала? — она возвела на него полные страданий глаза. — Я должна была понять, что рядом с моим ребёнком существо, которому нельзя доверять! А если бы он что-нибудь сделал с ней? А если бы… она приказала ему?

— Нет-нет, не думай даже об этом, — прошептал Люциус; в действительности он и сам вот уже два дня отгонял от себя эту назойливую мысль. — Ты не виновата, Гермиона. Ты не могла знать… Да и я не мог.

Кулак его сжался, но он подавил гнев — в этой комнате итак сейчас было слишком много эмоций, а потому он просто прижал Гермиону к себе, принимаясь гладить её по голове и плечам, и она, обхватив его, стала понемногу успокаиваться.