Петля Арахны (СИ)

— Не знаю, было ли на этой Земле вообще что-то, что ему нравилось, помимо чтения мне бесконечных нотаций, — выплюнул Люциус, поймав его одной рукой. — Но я не могу винить его за это. В конце концов я был далеко не самым кротким ребёнком, и моё поступление в Хогвартс во многом стало своего рода освобождением не только для меня, но и для него.

— Но ты ведь хорошо учился, — удивилась Гермиона, — стал старостой. Он должен был бы гордиться тобой!.. Когда мои родители, например, узнали о том, что я получила значок — в следующий мой приезд дома меня ждал ужасно сладкий торт, а они у меня, знаешь ли, дантисты, так что…

Люциус расплылся в улыбке.

— Если бы я только попробовал не стать старостой, Гермиона, в этом доме мне не то что бы не приготовили приветственный торт, но и вовсе, боюсь, не пустили бы в ближайшие рождественские каникулы на порог. Хотя я итак, признаться, ненавидел возвращаться зимой в мэнор… Летом отец предпочитал отправлять меня в Уитернси сразу месяца на два, тогда как в декабре чувствовал своим долгом самостоятельно приниматься за моё воспитание, особенно когда в столе его за прошедшие месяцы скапливались письма с жалобами от учителей и тревожными воззваниями от нашего глубокоуважаемого директора, весьма небезразличного к моим «внушавшим ему мрачные опасения патологическим наклонностям, проявлявшимся порой в излишне яркой нетерпимости к магглорожденным»…

— Дамблдор писал письма подобного содержания твоему отцу? — поразилась Гермиона.

— В тот период он, очевидно, полагал, что обратив внимание некоторых родителей, на поведение их чад, предотвратит вышедший уже из-под всякого контроля неуклонный рост числа приспешников Волдеморта. И не знаю, как это было у других, но в моём случае, отец, прекрасно осведомлённый о том, с кем я вожу дружбу, больше беспокоился не столько о моих вполне соответствовавших его собственному мировоззрению убеждениях, сколько о том, что я своим неосмотрительным поведением мог навлечь позор на весь наш досточтимый род. Он-то воспитывал из меня достойного наследника, человека, способного сохранить и передать другим поколениям ценности наших великих предков, а не смутьяна и спесивца, не умевшего должным образом скрывать свои воззрения, что неустанно и вбивал в меня каждые каникулы, после зачитывания вслух очередного письма.

— Получается, твой отец знал и о метке? — поразилась Гермиона, опуская вновь угодивший ей в руки Квоффл себе на колени и принимаясь сжимать безотчётно его бархатистую испещрённую многочисленными царапинами поверхность пальцами.

— Доподлинно о ней ему известно не было, — ответил Люциус, — хотя он и догадывался, быть может, предпочитая тем не менее удобно делать вид, что отношения к этой стороне моей жизни сам не имел.

— Когда к нам в Хогвартс вернулся Слизнорт, я видела в его кабинете фотографию, на которой кроме прочих был и ты, — сказала Гермиона. — Говорили, он был другом твоего отца.

— У моего отца не было друзей, — выплюнул Люциус. — Однако Слизнорт не понаслышке был осведомлён о его непростом характере. Все полагали, что он выгораживал меня перед Дамблдором по его просьбе, однако, истина заключалась только в том, что Гораций, будучи деканом Слизерина, просто не хотел наводить влиятельных родителей своих студентов на мысль, будто он просиживал своё место зря. По той же причине, полагаю, он принял меня и в свой элитный клуб, хоть я и не был слишком уж успешен в зельеварении, что впрочем, всё равно не имело для моего отца никакой ценности.

— Неужели он никогда не был доволен тобой?

— Ну почему же? — Люциус повёл бровью. — Однажды, на смертном одре, когда я безмолвно взирал на его, изъеденное драконьей оспой лицо, он сказал, что вполне удовлетворён полным отсутствием сопереживания в моих глазах.

Слова Люциуса потонули в возмущённом шелесте крон, трепещущих в порывах усилившегося ветра.

— И он… был прав? — спросила Гермиона.

— Вполне, — уголок губ Люциуса дрогнул в холодной улыбке.

— И ты совсем не испытывал к нему хотя бы жалости в тот момент?

— Я, безусловно, уважал его и принимал таким, каков он был весь тот отрезок времени, что нам с ним суждено было провести бок о бок, — с расстановкой произнёс Люциус. — Большего он от меня никогда и не требовал. Смерть же его я принял лишь как этап, завершивший унизительный период моего зависимого подчинения и позволивший мне занять в этом доме наконец именно ту позицию, для которой сам же он так тщательно меня и готовил.

Гермиона медленно приблизилась к Люциусу, вглядываясь в его абсолютно бесстрастные сейчас глаза.

— Но ему ведь не удалось, — сказала она.

— Не удалось, что? — уточнил он.

— Полностью выбить из тебя всякую способность к состраданию, — пальцы её несмело коснулись его прохладной щеки, и затянутая перчаткой рука сжала их.

— Ему много чего не удалось.

Ветер на высоте становился всё сильнее. Солнце совсем уже скрылось за густой пеленой облаков, и Гермиона, продрогшая в своём лёгком свитере, приникла к плечу Люциуса. Он обнял её.